Книга Плач соловья - Саймон Грин

Вдоль очереди расхаживали спекулянты, предлагая билеты по убийственным ценам. В покупателях недостатка не было. Толпа прибывала, и не только за счет готов. Попадались и знаменитости — со свитами и прихлебателями, как полагается. Вы всегда можете узнать знаменитость по тому, как она вертит головой в поисках фотографов. В конце концов, зачем появляться в модном заведении, если тебя там так никто и не заметил?

Очередь растянулась на целый квартал, но я не горевал по этому поводу. Я встал у самого окошечка с таким видом, будто только что отходил на минутку. Никто не возмутился. Вы не поверите, что может сойти вам с рук, если держаться уверенно и свирепо смотреть на любого, кто мог бы поставить под вопрос ваши действия или ваше присутствие. Впрочем, один из спекулянтов все-таки позволил себе язвительное замечание насчет моих татуировок. Поэтому я невзначай навалился на него, тиснув при этом один из самых дорогих билетов. Приятно иногда чувствовать себя орудием кармы.

«Пещера Калибана» наконец открылась, и толпа устремилась внутрь. У дверей стояли представители охранного предприятия «Геенна неандертальская». Это хорошо известная фирма вроде «Макдональдса», но даже им трудно было сдерживать поклонников Россиньоль. Неандертальцы понимали, что столь возбужденная толпа легко может озвереть, не получив желаемого. Люди пришли для того, чтобы увидеть Россиньоль, и никто не вправе им помешать. Так что неандертальцы только проверяли билеты и побуждали поклонников проходить побыстрее. Я бы, конечно, приказал всех обыскивать на предмет оружия, но такая толпа действительно выйдет из-под контроля в случае задержки. Фанаты почти у цели, им не терпится получить свою дозу.

Возбужденно шумя, толпа хлынула в зал, предусмотрительно освобожденный от столов и стульев. Людской поток подхватил меня и вынес к самой сцене. Кто-то дышал мне в шею, чьи-то локти вливались в бока. Уже сейчас было жарко и невыносимо душно. Я с тоской посмотрел в сторону бара, но о том, чтобы пробиться туда в этой давке, лучше и не думать. Надо сказать, что, кроме меня, никто, похоже, баром не интересовался. Им нужна только их Россиньоль — вестник царства тьмы.

Я не удивлялся, что в зале недопустимо много народу. С самого начала Кавендиши не показались мне людьми, склонными беспокоиться о таких вещах, как нормы безопасности и доступность запасных выходов. По крайней мере, когда пахнет деньгами.

Луч прожектора высветил огромную зловещую стилизованную птицу на заднике сцены (видимо, художник полагал, что это соловей). Такое же изображение, только поменьше, бросалось в глаза повсюду: на футболках, куртках, в виде татуировок и серебряных амулетов на серебряных цепях. Знаменитости стояли, окруженные свитой и прихлебателями, без особого успеха старавшимися ослабить давление толпы.

Звезд первой величины заметно не было, но многих я узнал: Себастьян Старгрейв, Сломленный Приверженец; Деливеранс Уайлд, модный эксперт по эльфам; Сандра Шанс, консультирующий некромант. Бросалась в глаза супергруппа «Назгулы», вернувшаяся на Темную Сторону с долгих гастролей. Ждут с нетерпением, как и все остальные.

На первый взгляд фанаты как фанаты, но атмосфера здесь все же решительно нездоровая. Так ведут себя звери в клетке, ожидая кормежки, или толпа на месте аварии, когда спасатели еще не начали извлекать трупы из обломков. Тут ждут не музыки, а сладкой смерти. Темная магия, вожделение перед изнанкой человеческого сердца.

По мере сгущения этой зловещей атмосферы толпа затихала. Даже я начал поддаваться. Что-то произойдет, мы все это чувствовали. Что-то особенное, что-то грозное и необыкновенное, необходимое и желанное. И нам было наплевать, добрым оно окажется или злым. Мы собрались служить нашей богине. Наступила полная тишина, все не отрываясь смотрели на сцену — пустую, если не считать инструментов и микрофонов. Мы уже дышали в унисон, как один голодный зверь, как лемминги, что пришли на край утеса, повинуясь непостижимому для них зову.

Толпа взорвалась аплодисментами, приветствуя появление музыкантов, немедленно занявших свои места и заигравших без заминки, с места в карьер. Веселый горбун Ян Аугер играл на ударных. Он же играл на бас-гитаре и синтезаторе. Их было трое, он размножился — кажется, он упоминал мне об этом. Тем временем на сцену выбежали четыре очаровательные девушки с ярко-красными губами и высокими взбитыми прическами, одетые в платья, в каких в свое время исполняли канкан. Сверкая глазами, стуча каблучками и мелькая кружевами, они тут же добавили свои голоса к звучанию инструментов. Наконец появилась Россиньоль, и рев толпы на некоторое время заглушил музыку. Узкое черное платье и черные перчатки до локтей делали ее кожу мертвенно-бледной. Глаза, губы и ногти босых ног тоже были черны, превращая ее в живую черно-белую фотографию.

Россиньоль обеими руками вцепилась в стойку микрофона, будто боялась упасть. Она все время держалась за стойку, отпуская ее, только чтобы зажечь новую сигарету. Она и появилась на сцене с сигаретой в углу черных губ, потом курила в промежутках между номерами, а иногда во время песни.

Все песни были ее собственные: «Благословенные неудачники», «Все милые люди», «Черные розы». Богатые мелодии, уверенный аккомпанемент и профессиональный вокал. Но дело было не в этом. Ее волшебный страдающий голос входил, как нож, в каждое сердце. Она пела об утраченной любви, о последних шансах, о незаметных жизнях, прожитых в тесных комнатках, об обманутых и оскверненных мечтах. Она пела так, будто сама выпила чашу страдания до последней капли, сама промерила черные глубины человеческого сердца, сама лелеяла надежды, зная об их тщетности. Горечь потерь и разбитые сердца всех времен звучали в ее голосе, обращая в рабство каждого, кто его слышал.

По лицам слушателей текли слезы, не удержался и я. Россиньоль добралась и до моего сердца. Я никогда не слышал ничего подобного ее песням, ее голосу. На Темной Стороне всегда три часа ночи, самый черный час души, но только Россиньоль сумела выразить это словами.

Несмотря на чувства, которые я испытывал или которые мне внушили, контроля над собой я не потерял. Может, помогла привычка иметь дело с темными силами, а может, мне просто нужно делать мою работу. Я оторвал глаза от Россиньоль и достал из кармана куртки талисман «ночная бабочка». Эта штука ярко загорается в присутствии магических воздействий, но здесь он ничего не обнаружил. Стало быть, нет ни чар, ни одержимости, никакой магии. Лишь Россиньоль и ее голос.

Слушатели стояли неподвижно, не роняя ни звука, обратившись в слух и зрение, сдавшись на милость пронзительной печали. Они ненадолго выходили из транса только для того, чтобы наградить певицу аплодисментами. Три Яна Аугера и квартет бэк-вокалисток уже устали и выдохлись, стараясь не ударить в грязь лицом, их лица блестели от пота, но публика смотрела на одну Россиньоль. Она по-прежнему держалась за стойку микрофона, как за спасительную соломинку, одну за другой курила сигареты и пела свои песни, будто жила только для этого. Спев очередную песню, она остановилась, чтобы зажечь очередную сигарету. Не так далеко от меня, у самого края сцены, зашевелился молодой человек с улыбкой на мокром от слез лице, все это время не сводивший влюбленных глаз с Россиньоль. Он вытащил пистолет. Я все отлично видел, но стоял недостаточно близко, чтобы вмешаться. Молодой человек приставил пистолет к виску и выстрелом вышиб себе мозги — прямо на босые ноги Россиньоль.