Книга Сепар - Елена Леонидовна Лаврова

бандане защитного цвета подошёл к пленнику, грубо взял его рукой за щёки, запрокинул ему лицо и заглянул в открывшийся рот.

– Язык на месте, – сообщил он двум другим. – Может, падла, говорить. Просто не хочет.

– Заговорит! – убеждённо сказал долговязый атошник. – Ещё как заговорит! Жить захочет, заговорит! Мыкола, проверь его на звук!

Мыкола, атошник в бандане, прицелился и пнул пленника по раненой ноге. Пленник взвыл.

– Ага! – сказал долговязый атошник. – Звук есть!

– Ну, раз звук есть, – усмехнулся долговязый, – будем записывать. Петро, вынимай бандуру.

Третий атошник, самый молодой, в кепи, вынул телефон и настроил на видеозапись.

– Слухай сюда! – сказал долговязый, обращаясь к пленнику. – Щас я бандуру включу и буду тебя снимать. А ты, говно собачье, расскажешь, кто ты, откуда и зачем. Но, самое главное, скажешь, что ты из российской армии, понял, блин? Даже если ты просто местный сепар, скажешь, что тебя Путин послал, понял? И скажешь, что вас таких много. И ещё скажешь, что ты раскаиваешься и больше не будешь. И Путина прокляни, скажи, что он – х**ло! Понял? Всё понял? А в конце скажешь: слава Украине, героям слава! Не забудь! А теперь повтори, что ты должен сказать на камеру. Давай, репетируй!

Атошник стоял и ждал. Пленник сглотнул и шёпотом сказал:

– Пить.

– Получишь пить, когда отрепетируешь. Повтори, что ты должен сказать.

Пленник поднял глаза и смотрел в небо. Он не мог повторить то, что сказал ему атошник. Не мог! Ни без камеры, ни перед камерой. Если бы он это сказал, он перестал бы быть Александром Орловым, ополченцем 23 лет. Он стал бы ничтожеством, которого презирали бы враги и проклинали бы свои. Он знал, на что шёл, и знал, что, если его поймают, он будет убит. Поскольку он ничего не мог сделать в том положении, в каком оказался, он знал, что будет молчать. Это будет его последний бой. И он его выиграет. Даже если умрёт.

– Эй, сепар! – вернул пленника к действительности спокойно-уверенный баритон долговязого. – Не молчи! Это бессмысленно. Скажешь, как велю, тебя вылечат, обменяем тебя на наших пленных. Поедешь домой. Ты ведь хочешь домой?

Хотел ли он домой? Он очень хотел домой. Его дом был в Донецке. Квартира на пятом этаже. Дома ждёт мама. Он звонит. Он входит. На костылях. Он видит лицо мамы, осветившееся улыбкой, и её внезапно хлынувшие слёзы радости. Мама обнимет его. Костыли падают. Мама поддерживает его и сажает на стул. Снимает с него куртку, встав перед ним на колени, развязывает шнурки на берцах.

– Ты жив! – говорит она. – Ты жив! Какое счастье! Это ничего, что ты ранен. Я поставлю тебя на ноги. Всё будет хорошо! Ты вернёшься в институт, допишешь дипломную работу и через год получишь диплом. Ты будешь работать, женишься, а я выйду на пенсию и стану нянчить внуков. Саша, ты вернулся! Какое счастье!

– Институт подождёт, – скажет он. – Я подлечусь, мама, и вернусь в армию. Война не кончена. Вот закончится война, тогда всё будет, как ты говоришь, а пока…

– Мыкола, – рокотал баритон долговязого, – а сепар меня не слушает. Мыкола, в лицо не бей! Картинку испортишь. Повтори-ка по лапе!

Пленник снова получил пинок в раненую ногу и отключился.

Когда он очнулся, долговязый стоял над ним, расставив ноги, и мочился на его раненую ногу.

– Для дезинфекции, – делано добродушно пояснил он, застёгивая ширинку. – А то гангрена начнётся. Ну, давай репетировать. Помнишь, что ты должен сказать? Я тебе напомню. Тезисы! Путин – х**ло! Ты – русский солдат! Россия – агрессор! Ты раскаиваешься, что пришёл на Донбасс воевать! Слава Украине, героям слава! И своё имя-фамилию не забудь вначале, гнида. Давай!

Пленник молчал.

Долговязый присел перед ним на корточки.

– Слышь, ты, сепар! Ты же видишь, всё кончено. Отпрыгался ты. Ну не хочешь на камеру, не надо. Нас же здесь никто не слышит. Тебя никто не слышит. Скажи, что я требую. И будешь свободен. Мы тебя тут оставим и уйдём. Тебя сепары найдут. Может быть. А не найдут, ты сам к ним доползёшь. К утру доползёшь. Ей-богу, отпустим. Ты только скажи, что я велю. И всё! Скажешь? Имей в виду, что, если не скажешь, мы тебя тут прикончим, сепар. Только лёгкой смерти не жди. Мы с тобой знаешь что сделаем? Про Каддафи слыхал? Вот мы с тобой всё то же самое сделаем. Будешь говорить?

Пленник молчал и смотрел в небо. Лёгкие тучки появились на горизонте.

«Наверное, будет дождь, – подумал он. – Интересно, что сейчас делает мама? Наверное, на работе. Читает лекцию студентам. Интересно, о чём? Или о ком? Когда я уходил к ребятам, она в этот день читала о Достоевском».

– Эй, сепар? Смотри на меня! На меня смотри, подонок! Куда ты там пялишься? Что ты там увидел? Будешь говорить? Давай! Время уходит, а время дорого. Ну?

Пленник перевёл взгляд на лицо долговязого атошника.

«Парень как парень, – подумал он. – До войны я с такими парнями, вроде этого, пиво пил в киевском баре и разговаривал».

– Мыкола! Петро! Обработайте его как следует, но не по лицу. Может, ещё надумает говорить.

Они били пленника ногами сильно, сосредоточенно, пыхтя и сопя от усилий. Пленник стонал и вскрикивал.

– Хорош! – приказал долговязый.

Атошники перестали пинать пленника и закурили.

– Курить хочешь? – спросил долговязый атошник, наклоняясь к поверженному противнику. – Ну как знаешь!

Он тоже закурил и рассматривал человека, лежащего у его ног, как будто видел его впервые. Человек лежал на спине и не шевелился. Глаза его были закрыты.

– Мыкола, а вы не перестарались? Он живой?

– Щас потыкаем палочкой в падаль, – отозвался Мыкола и носком ботинка несколько раз толкнул неподвижное тело.

Пленник застонал.

– Та живой, падло! Ишь, сигналы подаёт.

– Петро, у тебя водка есть? – спросил долговязый.

– Ну есть! – отозвался Петро.

– Дай ему хлебнуть. Чуть-чуть! Чтоб очухался.

– Водку на сепара переводить! – заворчал Петро, но долговязый так на него глянул, что он не стал развивать мысль и, замолчав, достал плоскую флягу из нагрудного кармана.

Пленнику насильно разжали зубы и влили в рот глоток водки. Он закашлялся и открыл глаза. Его снова подхватили под мышки и, посадив, прислонили спиной к стволу дерева. Взгляд пленника, мутный и полусознательный, постепенно прояснялся.

– Видишь, сепар, мы добрые. Мы тебя не убиваем. Мы даём тебе шанс, – принялся уговаривать его долговязый. – Ты нам не веришь, а мы слово сдержим. Сдержим? – обратился он к подчинённым.

Те ухмыльнулись и согласно покивали головами.

– Такой пустяк надо сделать, а ты не хочешь. Ты