Книга Наши нравы - Константин Михайлович Станюкович

вам ежедневно букеты от губернатора?

Валентина покраснела и теперь отлично припомнила худенького, молодого белобрысого господина, носившего ей от губернатора цветы и письма и часто смотревшего на нее долгим робким взглядом. Но, боже мой, какая разница! Тогда этот самый Никольский казался ей некрасивым, заморенным и несчастным чиновником, а теперь? Кто узнал бы в этом уверенном, серьезном молодом человеке бывшего посыльного влюбленного губернатора? Вслед за тем она отчетливо припомнила, как однажды муж застал у нее этого самого молодого чиновника, смиренно ожидавшего у нее в будуаре ответа на бред влюбленного помпадура, накинулся на скромного чиновника, как с побелевших, дрожавших губ мужа слетали ужасные слова: «Мерзавец!», «Сводник!». Она не припомнит теперь, что еще говорил тогда ее муж. Она помнит только, что маленький чиновник как-то весь задрожал, побледнел и ничего не ответил, но только, уходя, взглянул тогда на Трамбецкого долгим злым взглядом, которым, казалось, обещал никогда не забыть оскорбления. С тех пор молодой чиновник не показывался у них в доме, и Валентина его никогда не видала.

И вот теперь она сидит перед ним в качестве просительницы, смущенная, робкая под его насмешливым, пронизывающим насквозь взглядом.

— Как видите, мы с вами давно и хорошо знакомы, милейшая Валентина Николаевна! — проговорил Никольский, меняя строгий, деловой тон на фамильярный тон старого знакомого, хорошо знающего с кем имеет дело. — Не правда ли? — усмехнулся он, без церемонии заглядывая в глаза Валентине. — С тех пор много утекло воды, но судьба снова привела нас встретиться. Тогда я подносил вам букеты, а теперь постараюсь поднести вам отдельный вид на жительство. Ну, а вы?.. Вы мало переменились… — оглядывал Никольский молодую женщину с ног до головы. — Такая же хорошенькая, изящная, как были, и, слышно, по-прежнему одерживаете блестящие победы?..

— Ах! не до побед теперь! — смутилась Валентина. — Я, Евгений Николаевич, так измучена, так измучена, и наконец воспитание ребенка! — пробовала было она впасть в серьезный тон страждущей женщины, но Никольский перебил ее словами:

— Оставьте со мной, Валентина Николаевна, жалкие слова! Когда будете беседовать с Кривским, ну, тогда вы можете рассказать ему о всех ваших несчастиях, и добрый старик поверит, а со мной к чему вам? Со мной смейтесь, показывая ваши беленькие острые зубки и ямки на прелестных щечках, и поверьте, что так будет лучше… Вы, слышал я, пленили Леонтьева?..

— Он принял во мне участие…

— И прекрасно!.. Участие его ведь так драгоценно!.. Он самодур и миллионер. Вместо букетов из роз он станет посылать вам букеты из ассигнаций… Эти букеты лучше пахнут, не правда ли?..

Никольский шутил с «доброй малюткой» с холодным едким цинизмом. Он фамильярно целовал ее руки повыше перчатки, раз даже приложился своими тонкими губами к ее горячим щекам, оговариваясь, что поцелуй его «холодный, мирный», и обещал на днях устроить ей дело совсем.

— А в награду за хлопоты, милая моя барыня, я возьму с вас слово поужинать вместе… Идет?

— Идет! — смеясь ответила Валентина.

— Вот и прекрасно!.. Да кстати пришлите ко мне Леонтьева!.. Мы поговорим с ним о вашем деле… Придется там у этих бракоразводных мастеров немного посорить деньгами. А ужин на днях… смотрите! — проговорил, прощаясь, Евгений Николаевич.

— Когда хотите… Я так вам благодарна…

Веселая, довольная ехала Валентина домой, где уже поджидал ее Савва Лукич и нетерпеливо встряхивал своими кудрями, прислушиваясь, не звякнет ли звонок.

Слегка склонив голову, с серьезно-почтительным выражением, которым особенно любят щеголять молодые деловые чиновники, знающие себе цену и вместе с тем близкие к начальству, Евгений Николаевич вошел в кабинет его превосходительства, с чувством пожал ласково протянутую ему руку, и, по обыкновению, замер в изящно-почтительной позе, в которой не было ничего раболепного, но было столько преданности, что лицо его превосходительства осветилось благосклонной улыбкой, и он произнес:

— Садитесь-ка, Евгений Николаевич… Вы, как вижу, опять донимать будете? — улыбнулся старик, искоса поглядывая на толстый тисненый портфель, который Евгений Николаевич держал в руках.

— Нет, ваше превосходительство, сегодня я не обеспокою вас. Из числа бумаг только две спешные записки, которые вы третьего дня приказали составить как можно скорей.

— Это какие? о чем? Мы так много пишем с вами разных записок, — улыбнулся Кривский, — что с ними голова пойдет кругом.

— Одна по вопросу о народном здравии, а другая — контрпроект по вопросу о мерах, изложенных в записке графа Захара Ивановича Привольского, которая была сообщена вашему превосходительству для соответствующих замечаний.

— А вы уж успели написать? Спасибо! Неутомимы вы, как посмотрю.

Евгений Николаевич просиял.

— Хотите сигару?.. Берите!.. — пододвинул Кривский своему любимцу ящик с сигарами и спросил: — А новенького что? что говорят о затеях графа Захара Ивановича? — с любопытством спросил старик.

— Пресса относится к ним недоброжелательно, и, сколько кажется, все находят проект графа Захара Ивановича слишком…

Евгений Николаевич находчиво затруднился в выборе выражения, но зато его превосходительство быстро подхватил:

— Слишком глупым, хотите сказать? Voila le mot[13]. В самом деле, граф Захар Иванович хочет вернуть нас ко временам Гостомысла и фрондирует теперь в роли спасителя отечества… Старик чересчур хватил и чуть ли не нас с вами имеет в виду, говоря об административном нигилизме!.. — улыбнулся Кривский, презрительно щуря глаза.

Он помолчал и пустил тонкую струйку дыма.

— Им хочется спихнуть меня, но еще руки коротки! — проговорил его превосходительство, как-то выпрямляясь на кресле и чувствуя прилив сил, бодрости и энергии при воспоминании об интриге, направленной, как полагал он, против него.

— Я читал, что пишут газеты, но мне кажется, что все они не вполне уясняют себе суть вопроса. Чего мы хотим? Мы хотим мирного преуспеяния, но далеки от крайности в ту или другую сторону. Между тем все газеты — и особенно эти нетерпеливые! — смешивают нас, людей порядка и постепенного прогресса, с господами, желающими остановить мановением руки течение рек и морей! — усмехнулся его превосходительство, — это непростительное и, пожалуй, у многих злонамеренное заблуждение, мой милый, и мне очень бы хотелось, чтобы вопрос был разъяснен насколько возможно. Хотя наша пресса, — при этом Кривский как-то насмешливо прищурил глаза, — хотя наша пресса, — повторил он, — и не английская… ну, а все-таки газеты читают, и потом общество судит вкривь и вкось…

— Если позволите, ваше превосходительство, я напишу статью, в которой и волки будут сыты и овцы будут целы!

— Именно… именно! — весело проговорил Кривский, ласково поглядывая на своего секретаря, умевшего всегда отлично схватывать суть мнения его превосходительства. — Я бы просил вас об этом, мой милый. Оно не мешает. Пусть говорят…

— Напечатать прикажете в «Синице»?

— Ну, разумеется, в