Книга Крутые перевалы - Семен Яковлевич Побережник

завидовал этим матросам нашей команды, которые так много знали и умели увлекательно рассказывать. И не только завидовал, но и был бесконечно благодарен судьбе, что она свела меня с этими людьми — моими первыми наставниками и просветителями в жизни.

НЕЛЕГАЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ

Член Бельгийской компартии

Как бы человек ни был влюблен в море, в беспокойную моряцкую жизнь протекающую в вечных странствиях, все же он, однажды проснувшись после вахты и ощутив под ногами уже не колеблющийся, вибрирующий пол, а твердую, без единого толчка почву, необычайно рад этому обстоятельству.

Истосковавшись по суше и развлечениям, матросы, как только корабль заходил в порт, обычно спешили в бары, таверны, кофейни на берегу, чтобы, как они выражались, «отвести душу», хоть на миг забыть однообразную корабельную жизнь, с ее вахтами, склянками, бесконечным «драяньем» палубы.

Однако не все держали туда путь. Некоторые члены команды шли в интернациональные клубы, чтобы почитать там свежую газетку, журнал, узнать последние новости, встретиться, если удастся, со старыми товарищами, друзьями. Среди последних были и мы — Федор Галаган, Ян Элен, я и еще несколько человек с нашего судна.

В приморских клубах кое-кому давали и революционную литературу. Особенно много, как я потом убедился, ее было в Антверпене, к порту которого был приписан наш корабль «Ван», а также в Роттердаме (Голландия). К слову сказать, там встречались и русские моряки, плававшие на иностранных кораблях. В прошлом — выходцы из России.

Венгр Ян Элен, с которым я близко сошелся, познакомил меня в Антверпене со своими товарищами, в большинстве коммунистами. Почти все они, как выяснилось позже, были членами славянской секции Бельгийской компартии, в которую входили русские и украинцы, давно покинувшие по тем или иным причинам свою родину. Одни уехали в эмиграцию со своими родителями, будучи детьми, еще до революции, другие — из-за преследований царскими властями, третьи — в поисках заработка и т. д.

Обо мне в славянской секции, оказывается, уже кое-что знали. По-видимому, Элен информировал товарищей о моей жизни, мытарствах в Канаде и Соединенных Штатах. Руководитель секции и несколько ее активных членов беседовали со мной, расспрашивали, откуда я родом, кто мои родители и прочее.

Вернувшись как-то в Антверпен из очередного плавания, я зашел в портовый клуб. Там сидел и читал газету Ян. Он обрадовался мне. В этом рейсе он не участвовал из-за болезни. Элен поинтересовался, как проходило плаванье, не трепал ли нас шторм, благополучно ли был доставлен груз, как скоро мы выгрузились, словом, расспрашивал обо всем, что касалось рейса. Слушая мои ответы, он внимательно, изучающе посматривал на меня, будто впервые видел, затем сказал:

— Ты что-то сегодня необычно бледен. Вероятно, здорово устал за это плаванье?

— Да, рейс был утомительный. Отдохну вот немного дома и все будет в порядке...

Он грустно улыбнулся при слове «дома» и по своей привычке покачал из стороны в сторону головой. Ведь, по существу, дома как такового у меня еще не было. Я жил на «птичьих правах». Снимал у одной хозяйки — полной добродушной женщины — угол. Жил нелегально, опасаясь каждый день, что вот-вот нагрянут жандармы и я попаду за решетку за незаконное проживание в Бельгии, а затем буду вышвырнут за ее пределы. В этом отношении здесь были большие строгости.

Моя хозяйка, как я заметил, тоже очень волновалась. И когда я уходил в очередной рейс, она облегченно вздыхала. Я ее хорошо понимал, ведь у меня не было бельгийского паспорта.

Неожиданно Ян наклонился ко мне и тихо сказал:

— Вот что, Семен, я хотел предложить тебе одну вещь. Ты парень толковый, сознательный. — Он замолчал, словно подыскивая слова. — По своим взглядам и убеждениям ты человек наш. Батрачил в Канаде. Участвовал в рабочей забастовке на заводе в Детройте. Распространял листовки, сидел в тюрьме за это. Одним словом, социальные данные твои говорят, что ты вполне достоин быть в рядах коммунистов. Такие люди сейчас нужны. Как ты смотришь на то, чтобы вступить в нашу партию?

Своим предложением он застал меня несколько врасплох. После бесед с Галаганом и Эленом на судне, из которых узнал о программе коммунистов, я сам подумывал о том, чтобы вступить в партию, но как практически это осуществить, не знал. «Да и за какие такие заслуги, — рассуждал я, — меня могут принять в ее ряды? И где я найду поручителей?» Словом, я приходил к выводу, что это нереальное дело. И вдруг это предложение. Очевидно, он кое с кем предварительно уже советовался о моей кандидатуре.

— С охотой бы подал заявление, но ведь политически я слабо грамотен. Да и общее образование — не ахти какое, всего четыре класса школы. К тому же, кто за меня может поручиться?

Ян, не перебивая, выслушал, затем опять повторил:

— Такие, как ты, нужны партии. А насчет рекомендаций — это не проблема. Я могу, если хочешь, тебе дать. Не откажется, полагаю, дать и механик нашего судна Хорват. Ведь он тоже коммунист. А третьего — найдем, не беспокойся...

Вскоре действительно у меня уже были поручители — матрос Ян Элен, немногословный, ладно сбитый, очень похожий на борца механик Хорват. Фамилию третьего коммуниста, давшего мне рекомендацию, к сожалению, забыл. Помню только, что это был тоже матрос, бельгиец, активный член партийной организации.

Расскажу, как меня принимали в партию.

На квартире одного члена портовой организации собралось человек семь коммунистов (кроме моих рекомендателей). Председательствующий, он же секретарь парторганизации, коротко доложил обо мне — кто я, откуда, где родился, кто мои родители. Затем прочитал заявление. После этого посыпались вопросы.

— Известно ли вам, что ожидает вас, как коммуниста, какие придется переносить трудности, лишения, какой опасности подвергаться?

— Готовы ли вы выполнять любые партийные поручения? Ведь партия работает в условиях подполья. Это значит, что каждому ее члену грозит в случае провала тюрьма, репрессии.

Я ответил на вопросы. Помню, как все заулыбались, когда я сказал, что хорошо знаю «почем фунт лиха», с чем «едят опасности и как они пахнут». Потом мне предложили взять псевдоним, а свою настоящую фамилию «сдать в архив». Я недолго задумывался над этим вопросом. Выбрал себе партийную кличку Чебан. В память о нашем клишковчанине-революционере Чебане, которого расстреляли румынские палачи на моих глазах.

Итак, я стал кандидатом партии.

Там же, в Бельгии, как оправдавший кандидатский стаж,