Книга Шестерня - Василий Борисович Блюм

подходили все новые, плелись, ковыляли, покачиваясь, и с трудом переставляя ноги, падали, вставали, но вновь падали. Упавших затаскивали назад, укладывали вдоль стеночки, но они подергивались, мычали, в мутном хмельном угаре рвались в бой, чтобы героически сразиться с нечистью, победить, или погибнуть.

Не вмещаясь на приступочек у крыльца, толпа выплеснулась, потекла по лесенке вниз. И хотя Шестерня двигался быстро, как мог, его обходили, подталкивали, волокли. Казалось, будто он угодил в подземную реку, где ревущий поток подхватывает, тащит. Поначалу Шестерня пытался держать шаг, сам выбирать направление, но вскоре отдался на волю стихии, ощутив себя единым целым с этими малознакомыми, но такими славными людьми, что оставили нагретые места, еду и выпивку, сорвались с места, и теперь идут вместе с ним, готовые помочь, подставить плечо, разделить тяготы пути, и вместе сокрушить врага, ежели такой появится.

От ощущения сопричастности и единства сердце сладко защемило, а на глазах выступили слезы, отчего и без того мутный, мир окончательно потемнел, растекся мутным пятном. Ступени закончились, обозначившись тихим звоном, промелькнули врата, исчезли в сером мареве. Деревня отодвинулась, стало заметно темнее, под ногами зашуршали камушки и скрученные пластины листьев.

Живой поток по-прежнему плотно облегает со всех сторон, но движение ощутимо замедлилось, выкрики все реже, голоса притихли, а то и вовсе сошли на нет, из могучего рева сойдя на шепот. В глазах все меньше уверенности, лица бледнее, а головы все чаще поворачиваются назад, отыскивая в мутной дали смазанные контуры деревни. То один, то другой пещерник вдруг останавливаются, долго поправляют одежду, или с подчеркнутым тщанием вытряхивают из сапог камушки, однако уже не догоняют, исчезают во тьме. Порой, от общей массы отделяются целые группки, поспешно уходят, унося под руки впавшего в беспамятство товарища.

Когда впереди из тьмы выступила арка прохода, Шестерня обернулся, с удивлением узрев, что от покинувшей деревню толпы осталось всего пяток человек, да и те полны тревоги, то и дело поглядывают назад, а, ощутив на себе внимательный взгляд, с неловкостью опускают глаза, ковыряют ногами землю.

Шестерня обвел взглядом спутников, сказал бодро:

- Ну что, дошли. Всего и осталось - осмотреться.

- Можно и осмотреться, да только побыстрее, - произнес один из спутников, взлохмаченный мужик с бегающими глазами.

Его поддержали, заговорили скороговоркой:

- Давай, не зевай!

- И то верно, чего ноги топтать?

- Быстрее управимся - быстрей вернемся.

Шестерня покачал головой, сказал с усмешкой:

- Кто ж к работе подходит наспех? К работе надо с чувством, с толком, с пониманием. Да и куда торопиться? Вон тут как хорошо, тихо, уютно, да и воздух свежий. Сейчас пройдемся, осмотримся. Я вот думаю надо б еще по тропе углубиться, породу посмотреть, размеры снять на глазок.

В бледном отсвете фонаря лица спутников понимающе кивают, губы растягиваются в приветливых улыбках, а в глазах, глубоко упрятанное, залегло одобрение. Затрапезник затрапезнику друг товарищ и брат, всегда поймет, всегда одобрит. Да и как не понять, если все одного корня - Прародителя потомки. А любой пещерник, в отличие от всяких там вершинников да людей, в работе знает толк. Если работа хороша - ни голод, ни холод не помеха, а уже если хороша оплата, то не помеха вообще ничего, пусть это твари с иглами вместо шерсти, или скачущие в потемках мертвяки!

Благодарно улыбнувшись, Шестерня отвернулся от спутников, нацелился взглядом на арку. Ничего сверхъестественного, обычная промоина в породе, каких перевидал сотни, если не тысячи. Лишь немного оббита по краям, для придания формы, но, и не приглядываясь, видно - мастер торопился: края срезаны неровно, даже под слоем пыли и налета заметны следы зубила, кое-где камень змеится трещинами - следами неловких ударов. Не работа - одно название. Еще бы глянуть, что там дальше...

Подхватив поставленный кем-то на земле фонарь, Шестерня шагнул в проход. Заплывшие натеками стены, россыпь мелких сталактитов над головой, крошево камня под ногами. Даже хорошо, что большая часть сопровождающих вернулись в деревню. Здесь, в узком пространстве, куда бы они разместились, страждущие идти с новым знакомым бок о бок, плечо в плечо? Остались лишь понимающие, что идут в отдаленье, любуясь работой мастера, те, что понимают важность работы, опасаясь толкнуть, сбить с мысли неуместным словом, помешать неловким жестом или случайным шумом. Понимают настолько хорошо, что даже идут бесшумно - ни шороха, ни скрипа.

Удивленный подобным тщанием, столь редким в обыденной жизни, Шестерня повернул голову и застыл. Позади пусто, ни тени, ни силуэта. Глаз не тревожат всполохи фонарей, а слух не улавливает звуков, ни шороха, ни говорка, лишь вязкая неприятная тишина. Шестерня открыл и закрыл рот. Вот так помощники... И это после участливых взглядов и дружеских слов, после стольких выпитых вместе чарок! Да как они посмели?! Или, щедрые на дружеские признания и клятвы верности, местные умолчали о чем-то другом, важном, о чем не принято говорить с чужестранцами? Что бродит в глубинах бесконечных троп, какие твари затаились в чреве камня, готовые вонзить в забредшего путника острые зубы, выпит живительные соки, оставив лишь пустую, увядшую оболочку? Может где-то здесь, поблизости, расположен вход в схрон? Или, это и есть схрон, куда, под видом тропы, его затащили проклятые пропойцы? Старые могилы, замшелые костяки, скребущие по камню когти...

Проход тоннеля обратился черной, бездонной глоткой, от тяжелого взгляда невидимых глаз шерсть на загривке встала дыбом, под мягкими лапами подкрадывающихся тварей заскрипели камушки. Втянув голову в плечи, Шестерня замер, замедленно повернул голову. На краю зрения что-то мелькнуло, быстрое, едва заметное. Ухо уловило шелест и хруст. Погружаясь в пучину кошмара, Шестерня осознал, звук доносится сверху. Тварь каким-то образом незаметно пробралась на свод, а быть может давно сидела, дожидаясь удобного мига, и сейчас, когда ничего не подозревающая добыча прямо внизу, подставив беззащитную шею, вот-вот прыгнет, вопьется, разорвет...

Чувствуя, как от ужаса немеют мышцы, а глаза вылазят из орбит, Шестерня сделал шаг назад, за ним еще один. Спина уперлась в твердое, мышцы напряглись, рванулись, преодолевая сопротивление. Издав жуткий скрип, доспех царапнул по камню, а мгновенье спустя на голову обрушилось мягкое, заверещало, задергалось, вырывая волосы, раздирая кожу, въедаясь сквозь шлем и кости черепа прямо в мозг.

Заорав дурным голосом, Шестерня рванулся что есть сил, замахал руками. В бликах рассыпающейся из фонаря блестающей пыли замерцали кровавые точки глаз, засверкали зубы, скрежещущий визг заполнил воздух, проник в уши, в голову, отдался болью в костях. Тоннель встал на дыбы, ударил в лоб с такой силой, что перед глазами вспыхнули