Книга Разыскивается невиновный - Эдуард Михайлович Кондратов

наворачивал салат, а потом дыню с хлебом, она мне рассказала о событиях прошедшей ночи.

Я понял, что так дело дальше не пойдет, пора Старого брать за грудки.

И любопытство скребло: какое такое письмо заставляет его навострить лыжи?

16

ЮРИЙ ОГУРЧИНСКИЙ

(Из дневника)

Утром, возвращаясь с метеоплощадки, я услышал, что к станции со стороны Шартауза приближается грузовик.

В самом этом факте не было ничего примечательного, потому что примерно раз в полмесяца кто-нибудь из шоферов, пересекавших Каракумы на вездеходах, заворачивал к нам. Иногда за свежей водой, иногда — расспросить о дороге, а чаще — просто так, пообщаться. В пустыне человек рад человеку.

Тяжелый грузовик шел к нам прямиком через барханы. Об этом можно было догадаться по беспрерывным завываниям мотора, таким натужным и жалобным, что казалось: вот сейчас, сию минуту надорвется его пробензиненное сердце. Но машина благополучно перевалила через последний бархан и, резво пыля, покатила по аэродромному такыру. Я узнал вездеход «Урал», очень надежную в песках машину. Благодаря автоматической подкачке баллонов она не буксует, что ли... На такой я однажды ездил в Шартауз.

Я пошел было навстречу, но понял, что это глупо — ведь грузовик непременно заедет на станцию, — и остановился. Поравнявшись со мной, «Урал» затормозил и утопил себя и меня в облаке белесой пыли. Пока я протирал очки, из кузова кто-то выпрыгнул. Вышли из кабины и шофер с напарником — незнакомые мне туркмены, оба в тюбетейках и, несмотря на жару, потертых пиджаках. Мы поздоровались за руку, и только теперь я рассмотрел третьего — того, что ехал в кузове. Выглядел он для наших мест необычно. Темные очки в никелированной оправе прикрывали чуть не половину заостренного лица. Над очками желтел большой покатый лоб, переходящий в лысину. Ее обрамляли седые от пыли, а если приглядеться — очень черные жесткие волосы. Маленькие, заходящие под уши баки и крупный нос с горбинкой придавали ему несколько иноземный колорит. И одет он был соответственно — фирменные джинсы, футболка с непонятным рисунком.

— Борис Князев, — сказал он, протягивая мне руку и одновременно снимая очки.

Я назвал себя и увидел, что глаза незнакомца не имеют ничего общего с его претенциозной внешностью. Маленькие, живые, простецкие, они весело бегали по моему лицу, будто искали объект для добродушной шутки. Цветом они напоминали нефть — желтовато-черные, маслянистые и даже, как мне показалось, с переливами. Он понравился мне сразу, этот Борис Князев в умопомрачительных джинсах, и я решил, что, несмотря на лысину, он не намного старше меня — пожалуй, ровесник Володе.

Впрочем, об этом я подумал позже, когда машина ушла. Шоферы не стали терять времени на чаепитие — оказывается, они наметили стоянку в Учкале, а до нее было километров девяносто.

— А я вот к вам, — сказал Князев весело.

Я стоял и тупо глядел на него. Потом спросил первое, что пришло в голову:

— Вы из метеослужбы? Или...

— Или! — радостно подхватил Князев. — Как точно вы выразились, геноссе, именно — «или». У вас в благословенном — или благословенной? — Бабали проживает друг моего детства Вадим Михальников. Как вы его сами-то зовете? Петровичем небось? Нравы у вас, конечно, патриархальные, но я мечтаю с пеленок...

Борис сразу заморочил мне голову дурацким трепом, но говорил он так добродушно и легко, что рот мой непроизвольно растянулся в улыбку. «Как здорово, — подумал я, — что этот гость приехал именно сейчас, когда мы на станции чуть глотки друг другу не перегрызли». Разумеется, в друзья детства наш начальник ему не годится — разница лет в тридцать, — но какое это имеет значение? Товарищ шутит, только и всего.

Кожаный, видавший виды портфель был явно тяжеловат для щупленького Князева, он чуть не волочил его по такыру и, когда я протянул руку, охотно отдал мне багаж.

— Одиночество и лишения воспитывают в людях благородство, — скороговоркой бормотнул он, будто бы только для себя. — Надеюсь, восточное гостеприимство у вас на должной высоте?..

— Еще бы! — подхватил я. — Знаете, туркмены, особенно кумли, то есть жители песков, они такой народ, что для гостя на все готовы...

— Послушай, Робинзон, — строго нахмурил брови Князев. — Мы уже достаточно давно знакомы, чтобы быть на «ты», не так ли?

— С удовольствием, — сказал я. — Кроме Вадима Петровича, мы все здесь на «ты».

— Обещаю, что теперь и с ним будете, — многозначительно сказал Князев и хохотнул. — Друг моего детства — человек покладистый, увидишь.

Мы уже входили на территорию станции, и Князев с огромным интересом осматривал наше нехитрое хозяйство. Заметив возле сарая мотоцикл с ружьем, закрепленным на руле, он присвистнул и сделал страшные глаза.

Мы поднялись на крыльцо, так и не увидев во дворе никого из наших. Я постучал и толкнул дверь. Окна в комнате были занавешены, и в полутьме я с трудом различил на кровати грузное тело Вадима Петровича. Он спал, в горле у него что-то ритмично похрюкивало.

— Тихо! — вполголоса приказал Князев. — Я люблю эффекты. Открой-ка, Юра, окно.

Я взялся за раму, но он зашипел: «Не то, одеяло сними». Я снял одеяло с гвоздей, в комнате стало светло, и храп тотчас прекратился. Начальник почмокал и открыл глаза. Увидел меня на подоконнике и рывком сел, отбросив простыню.

— Чего тебе здесь... — начал было он и тут только усмотрел стоящего у двери Князева. Белесые кустики бровей хмуро сошлись у переносицы. Старый был озадачен. — Это еще кто? — буркнул он и зыркнул на меня.

— Смотри-ка, не узнал! — ужаснулся Князев и схватился за лысину. — Ай-ай, Вадим Петрович, ай-ай-ай!

— Что за шут? — спокойно спросил у меня начальник. На нашего гостя он взглянул разочек и то мельком.

— Годы неузнаваемо преобразили меня, — ёрнически вздохнул Князев, подходя к Михальникову и садясь рядом с ним на кровать. — Взгляни же на меня, вглядись в мои черты... и вспомни кудрявого Боречку, которого ты качал на молодых коленях... Вспомнил, дядя Вадя? А?

Лицо Михальникова оставалось неподвижным, он явно не узнавал Бориса. Или, скорей, не хотел узнавать.

—