Книга Мещанка - Николай Васильевич Серов

царицей которой была она, держалась в сторонке. Слышался громкий смех: видимо, было весело. Павлу Васильевичу почему-то было неприятно это, такое поведение казалось неприличным, хотя никто, кроме него, не видел ничего дурного. На них посматривали даже с удовольствием. Павел Васильевич сел в сторонке у самой воды. Берег в этом месте был низкий, заросший густой травой, и, когда проходил пароход, прибрежная осока, потревоженная волнами, с шорохом кланялась берегам, чуть-чуть не доставая до цветов, глядевшихся в воду.

Он разделся и, подвинувшись к береговому обрывчику, свесил ноги, пробуя подошвами, какова вода. Теплая! И какое-то озорное, радостное чувство овладело им. Он с силой ударил ногами по воде, и брызги, сверкнув в ярких лучах солнца, полетели далеко, взрябив спокойную гладь воды. Он засмеялся и ударил снова, стараясь, чтобы брызги полетели еще дальше.

— Ой! Что вы! — вдруг услышал он испуганный голос и обернулся.

Надя спускалась с берега в воду, и он нечаянно брызнул на нее. Она была в купальнике, плотно обхватывавшем ее смуглое тело. Он впервые видел ее такой, и красота ее поразила его еще больше…

Осторожно войдя в воду по колени, она наклонилась и ладонями провела в стороны по воде, точно сгоняя с нее какой-то невидимый налет паутины. Косы упали с ее плеч и распушенными концами коснулись воды. Снова закинув их за спину, она распрямилась и сделала еще шаг в глубь реки, потом еще, с каждым новым шагом глубоко и как-то испуганно-радостно вздыхая от свежести воды. И при каждом шаге всё тело ее, сильное, стройное, ладное, молодое, чуточку вздрагивало, и лицо улыбалось, играя румянцем. Он не мог бы сказать, что больше всего привлекало его в ней. И эти косы, и эти сиявшие от сознания собственной красоты и силы и от предчувствия удовольствия глаза, и такие нежные, такие, видать, ловкие руки, и грудь, вздымавшаяся и опускавшаяся от глубоких и радостных вздохов…

Улыбаясь, он скользнул в воду на мягкое илистое дно и вдруг брызнул на нее полными ладонями. Она вскрикнула, обернулась, прижав к груди руки, точно желая оборониться этим, и замерла на мгновенье. Потом, вскрикнув: «Ах, вот вы как!», быстро наклонилась и тоже окатила его целыми пригоршнями воды. И они пошли окатывать друг друга, вспенивая воду и смеясь.

Надя брызгалась, наклоняясь за каждым разом, быстро, обеими руками кидая воду. Павел Васильевич, согнувшись, бросал на нее целый веер брызг, резко толкая ладонью по самой поверхности воды.

Отдуваясь, Надя выскочила на берег, а вода уже кипела от беготни и плескания купавшихся. Постояв немного, Надя снова вбежала в воду. Сильными рывками он подплыл к ней и крикнул окружавшим ее парням:

— А ну, молодежь, давай-ка поглядим, кто на что способен!

Несколько парней явно старались отличиться перед Надей. Они бросились вперегонки. Но Павел Васильевич был хорошим пловцом. Он легко вырвался вперед и был доволен. Забыл даже, что это мальчишество, то самое мальчишество, которое сам не любил в других. Он чувствовал одно: на него смотрит Надя.

Когда он выходил из воды, Надя сидела на берегу, обхватив руками колени, и внимательно смотрела на него.

— А ну, давайте со мной, — предложила она, вскочила и бросилась в воду. — Вы останьтесь, — крикнула она парням. — Я хочу одна.

На них смотрели с берега, и веселый гул катился по реке. Надя, часто выбрасывая руки и отфыркиваясь, то и дело вырывалась вперед.

Павел Васильевич устал, но уступать не хотел. Надя плавала отлично, и они то один, то другой вырывались вперед. Уже далеко от берега она крикнула:

— Давайте ноль-ноль, согласны?

— Согласен, — с облегчением выговорил Павел Васильевич, и они тихо поплыли обратно.

— Павел Васильевич, — вплотную подплыв к нему, заговорила девушка. — Я хочу вам сказать, что мне известны некоторые разновидности любовных прелюдий. Зачем вы разыгрываете их?

— Я ничего и никогда не разыгрываю, Надя, я…

— Конечно, любите, разве не так?

Пароход хлестнул их волной, и Павел Васильевич, не видевший и не слышавший ничего, хлебнул воды. Когда он вынырнул, Надя была уже в стороне.

— Погодите! — крикнул он. — Мне тяжело…

Она вернулась и с тревогой смотрела на него.

— Не тревожьтесь, — успокоил он ее. — Мне тяжело не от того, что нет сил плыть, а от ваших слов. Почему вы так говорите со мной?

— Я со всеми говорю откровенно.

— Значит, ваши слова выражают ваши твердые убеждения?

— А ваши разве нет?

— Я не всегда говорю только про свои убеждения, и потом, чтобы в чем-то убедиться, надо все хорошо взвесить и знать.

— А разве, и не взвесив, я ошиблась в ваших намерениях?

— Да, ошиблись!

— Павел Васильевич, дорогой мой, — усмехнулась она, — давайте я вам скажу все за вас?

— Попробуйте.

— Пожалуйста. Вы установили, что любите меня, верно?

— Это верно.

— Страдаете оттого, что я вас не понимаю, хотите близости, ну и всё прочее… Так ведь?

— Так. Только без всего прочего.

— Для чего же вам тогда надо все, вы ведь не мальчик уж, а я не девочка, Павел Васильевич. Надо называть вещи своими именами. Вы не молоды и не мне первой говорите — люблю. Уверяю вас, и мне не вы первый это говорите.

«Так вот оно что, — подумал Павел Васильевич, — все ее поведение — самооборона от повес».

— Надя, — очень серьезно, вложив в слова все свои чувства, всю душу, заговорил он. — Ты не верно поняла меня. Я не хочу тебе говорить про себя ничего, не ищу оправданий, я знаю себя, и мне тяжело слышать, что ты обо мне думаешь. Но одно я должен тебе сказать: я один и всю жизнь был один.

— Павел Васильевич, найдите мне мужчину, который вьется около девушки, чтобы он был женатым. Все холосты, все разлюбили или не любили вовсе своих жен. Все несчастны, и всем девушка эта обязательно даст счастье. Ведь так?

— Надя…

— Нас могут слышать, берег близко. Я дам вам свой рецепт. Вы ведь мне дали рецепт на работе. Давайте жить без этого. Надо немного: чуточку серьезности, и всё. До свиданья…

— Мама, — подойдя к машине, сказал он. — Поедем домой.

— Что ты, Паша! От такой-то благодати?..

— Поедем, мама, у меня дела.

* * *

На заводе теперь Павлу Васильевичу стало легче. Кое-кто из старых заводских начальников, вроде Воловикова, был снят с работы, некоторые сами перешли на другую работу и там работали неплохо. Бывает ведь: посадят человека — командуй! Ну он и командует, как умеет. Иной привыкает к своему положению и начинает считать, что он руководитель хоть куда! Но больше таких, которые где-то в глубине души