Книга Иакова Я возлюбил - Кэтрин Патерсон

Раздумья мои прервало какое-то жалобное кудахтанье, доносившееся из хрупкой халупки, проплывающей мимо нас.

— Эй! — сказала я. — Да это же курятник Льюисов.

Обитатели были живы, но изливали свою беду, плывя по водам.

Буря оказалась своенравной. Одни крыши сорвало, другие — нет, а у соседей остались целыми и дверь, и забор, и амбар. Чуть подальше люди пытались собрать и очистить то, что прибило к забору. Я окликнула их и помахала рукой.

Они тоже мне помахали, крича что-то вроде:

— Ну как. Лис? Все в порядке?

А я отвечала им:

— Да ничего. Дом цел.

Здесь, на острове, люди редко бывали со мной так приветливы. Я кивала, махала, улыбалась. В то утро я любила всех.

Удачно миновав последний дом селенья, я поняла, что сбилась с курса. Сейчас началось болото. Солнце светило по правому борту, так что прямо передо мной должен был стоять капитанов дом.

Я странно пискнула. Капитан удивился.

— Что с тобой?

И повернулся туда, куда смотрела и я. Смотрела я в пустоту. Там ничего не было — ни дерева, ни доски, ни знакомого дома.

Мы не сразу все поняли. Я поплавала вокруг, верней — пыталась поплавать. Багор уходил слишком глубоко. Определить, что под нами — болото или дом — мы не смогли. Всюду был залив.

Сперва я просто уставилась на грязную воду. Потом посмотрела на Капитана. Глаза у него остекленели, левой рукой он теребил бородку. Заметив, что я гляжу, он откашлялся.

— У нас были коровы, — сказал он. — Не слышала?

— Слышала.

— «Поколебалась земля», — пробормотал он, — «и горы двинулись в сердце морей».

Мне хотелось сказать, как мне его жалко, но я же не маленькая. У меня даже багор цел, а у него пропало все.

Капитан еще крепче скрестил руки и, глядя искоса на меня, хрипло произнес:

— Так-то вот.

Поворачивая лодку, я старалась понять, что он имеет в виду, и наконец спросила:

— Где вы теперь будете?

Он скорее фыркнул, чем засмеялся. Я положила багор в лодку, села лицом к Капитану и сказала:

— Ужас какой!

Он помотал головой, словно стряхивая мою жалость. Глаза у него поблескивали. Руки лежали на коленях. Он был в папиной синей рубахе и грубых штанах, немного для него тесных. Большим пальцем правой руки он почесывал костяшки на левой. Старый, седой, он напоминал маленького мальчика, который вот-вот заплачет. Мне было страшно увидеть слезы и, главным образом — поэтому, я слезла со скамьи, подползла к нему и его обняла. Рубашка была шершавая; острые колени утыкались мне в живот.

И тут что-то случилось, сама не знаю что. Я никого не обнимала с младенчества. Может быть, я отвыкла от таких прикосновений. Я просто хотела его утешить, но, услышав запах пота, ощутив у щеки жесткость бородки, я перепугалась. Меня окатило жаром, сердце чуть не выскочило. «Отползи ты, дура», — говорило что-то во мне, а еще что-то, другое, почти неуловимое, велело сильнее прижаться к нему.

Я резко отшатнулась, приладила между нами доску, схватила тяжелый, твердый багор, встала и сунула его в воду. Говорить я не решалась, тем более — смотреть. Что он обо мне думает? Я знала, что такие чувства и помыслы — смертный грех. Но сейчас меня больше трогало не мнение Бога, а мнение Капитана. А вдруг он надо мной смеется? А вдруг он кому-нибудь скажет? Крику… или, не дай Господи, Каролине?

Я решилась взглянуть на его руки. Он нервно барабанил пальцами по колену. Никогда не замечала я, какие эти пальцы длинные. А ногти — широкие, снизу — кружочком, подстриженные и чистые. В жизни не видела у мужчины таких аккуратных ногтей. Прямо с рекламы, где какой-нибудь дядька надевает на дамскую, мягкую от крема ручку бриллиантовое кольцо. Почему я не замечала, что у него красивые руки? Мне хотелось взять одну своими, обеими, и поцеловать кончики пальцев. О, Господи, я с ума схожу! Теперь я его не касалась, только смотрела, а с какими-то тайными местами тела творилось то же самое.

Орудуя багром, я старалась думать только о том, как быстрей добраться до дома, но то и дело застревала в обломках. Конечно, Капитан понимал, как я волнуюсь. Я ждала, что он что-нибудь скажет. Он ничего не говорил.

— Да, — наконец выговорил он, и сердце у меня подпрыгнуло. — Да.

Он коротко и тяжко вздохнул.

— Так-то вот.

«Как?» — вопило у меня внутри. Я подвела лодку к черному ходу, выскочила, привязала ее к столбу. И, не оглядываясь, кинулась в дом, в святилище своей спальни.

— Что с тобой, Лис?

Какое там святилище! Негде мне укрыться. Казалось бы, юркнула в постель, сунула голову под подушку, а нет, пристает.

— Господи, Лис! Что с тобой творится?

Ответить я не пожелала, и, закончив одеванье, она пошла вниз. Оттуда слышались голоса, не слишком ясно сквозь подушку. Я ждала, когда кто-нибудь засмеется, но потом, постепенно, поняла, что он в жизни не скажет ни маме, ни бабушке о том, что случилось в лодке. Крику с Каролиной — может быть, а другим — нет.

Хорошо, не скажет, но мне как с ним быть? При одной мысли об его запахе, коже, руках, меня обливало жаром. «Он старше бабушки», — повторяла я. «Когда она была маленькой, он был почти взрослый». Ей шестьдесят три, на вид — вся сотня, но вообще-то шестьдесят три. Это я знала; папу она родила в шестнадцать. Капитану лет семьдесят, не меньше. Мне, Господи прости, четырнадцать. Семьдесят минус четырнадцать — пятьдесят шесть. Пять-де-сят шесть! Но тут я вспоминала, какие у него ногти, и вспыхивала, как сосновая смола.

Я услышала, что с парадного крыльца вошел папа, спрыгнула на пол и попыталась прихорошиться перед нашим неровным зеркальцем. Притвориться я не могла, ведь не сплю же, а все бы очень удивились, что я не иду слушать его рассказ. Словом, я провела гребешком по моим непослушным волосам н затопала по лестнице. Все обернулись. Я успела заметить, что Капитан улыбается. Конечно, я вспыхнула, но никто на меня уже не смотрел. Им не терпелось узнать, что в гавани.

— Лодка в порядке, — сказал папа.

Собственно, это было самое главное.

— Слава Тебе, Господи, — сказала мама, тихо, но с такой силой, что я ушам не поверила.

— Не всем так повезло, — продолжал папа. — Те лодки, что не утонули, совсем разбиты и изорваны. Тяжелый будет для многих год.

Наш крабий домик снесло, и поплавки, но лодка у нас осталась.

— Пристань здорово тряхануло, но дома есть у всех.

— Кроме Капитана, — сказала сестра так быстро и громко, что никто и встрять не успел. Мне казалось, нечестно лишать его такого права, он должен сам рассказать о своей беде. «Своей». Больше ничего своего у него нет. Что поделаешь — Каролина! Ей закон не писан.