Книга Телониус Белк - Фил Волокитин

Может быть это знак того, что никакого Телониуса Белка не существует? Может быть да, а может и нет. Главное сейчас разобраться, кто в доме хозяин.

Вспомнив об этом, беру себя в руки и окидываю хозяйским взором всё, что вижу перед собой – после чего не в силах сдержаться, снова психую. О Боже! О, караул! С тех пор, как рядом со мной поселился Телониус Белк, всегда аккуратная старушачья квартира превратилась в натуральный бедлам. И не просто бедлам, а бедлам с фантазией – забарикадированная кухня, развешанная на ниточках рыба, зарытые где попало грибы, заменяющие шишки, которые Телониус Белк не может есть из опасения повредить вставную челюсть. А по всем стенкам написаны указания, где какой орех, простите гриб, искать. Сам Белк в этих указаниях давным-давно не специалист. Да и грибами его не так-то просто к себе заманить. С утра он предпочитает пряничные тосты с клубничным вареньем.

Эти тосты мы делаем так. Берётся варенье клубничное. Шлёпем его ложкой на тостовый хлеб. Потом обваливаем то, что получилось в сиропе. Дальше, представьте себе, мажется на тосты кефир. И всё. Тостера у меня нет. Приходится заряжать получившееся на двадцать минут в духовку.

Это классический рецепт. Можете сравнить с тем, что сделал сегодня Телониус Белк. Он больше напирает на кефир, но, в целом у меня тосты не хуже.

Совсем недавно, как вы помните, мы с ним предпочитали блинный торт. Но блинный торт давно приелся. И пережив недолгий этап увлечения сбором мёрзлой малины, мы переключились на эти тосты так, что за ушами трещит их кефирная глазировка.

– Будешь морошковый кофе то? – Белк спрашивает меня через стенку, а голос как у заботливой бабушки стал – Пряничка? Морошкового кофе? Беличий тост? Нет?

– Нет.

Сажусь за пианино, и настроение поднимается само по себе – без тостов.

А Белк, уже объевшийся, командует – ровнее! Смелее! Не туда! Тарара-бух! Тарар-бух я сказал, а не Та-Рарабух никакой. Слышно как он там сердится и давится морошковым кофе. А то вдруг берёт начинает дирижировать – тюк, шлёп. Слабая доля ударом хвоста, а сильная – да чем угодно! Вроде бы всё наглядно. И пользы от этого тюк-шлёпа во много раз больше, чем мог бы мне дать самый дорогой метроном. Но есть одна причина, по которой я умоляю белка так больше не делать. Уж очень немного неразбитой посуды на кухне осталось. Из-за этих ударов на слабую долю, я пью из пластиковых стаканчиков, а Белк – пижонит, предпочитая большую глиняную кружку, прописавшуюся в квартире ещё с тех времён, когда бывший хозяин квартиры употреблял пиво. Когда нибудь Белк раскокает и её. Придётся тогда переться за новой – аж на самую границу, где есть вещевая барахолка и туристы из Петербурга скупают весь товар на корню. Однажды я увидел там такую же кружку. Правда, к туристам я идти не хочу. Потому что боюсь встретить там кого-нибудь из прошлой жизни.

– Заткнись, Белк! – злюсь я на его командование из-за стены и вдруг вспоминаю о том, что когда-то никакого Белка у меня не было.

Прошлая жизнь тянет меня на дно будто якорь. Иногда я просыпаюсь от Горжеткиного голоса «Посмотрите на котят». Вскакиваю – котят нет. Пытаюсь что-то вспомнить. Потом долго смотрю в потолок и радуюсь всему, что произошло со мной начиная с того момента. Но радость эту полной назвать нельзя. Ведь я знаю что к концу учебного года мне придётся вернутся и надрать задницу всем. Особенно Мямлику. И не в последнюю очередь ненавистной Горжетке.

Экзаменов я не боюсь. Я боюсь лишь того, что такого залихватского тюк-шлепа в Петербурге я уже никогда не услышу. Дирижёр из Телониуса Белка – хоть сейчас за кафедру вставай. К тому же я знаю, что когда наступает глубокий сон он и сам тихонько поигрывает.

Прямо сквозь сон слышу – тюк шлёп, с приглушёной декой. И сразу же успокаиваюсь. А знаете как он играет днём? Как гвозди заколачивает. Такая особенность беличьих лап. Но почему-то получается недурно. Интересно, почему так выходит?

Наконец, Белку и самому начинает надоедать болеть. По правде сказать, на это я и рассчитываю. Надеюсь, что после завтрака он обязательно придёт в себя. Так было, когда он поймал на себе энцефалитных блох (оказалось, соврал, нагнетая ужасов), так будет и после этого случая с мёрзлой малиной.

Нелишним будет рассказать, что появившаяся в комнате белка – сама элегантность. Вначале в щёлочку просовываются усы – то левая, то правая щёточка. Потом нос. Потом появляется озадаченный глаз. Опять же, то левый то правый. Вслед за этим следует удар хвостом. Белк лупит по баррикаде из скопившегося там барахла, как кит по рыбацкой лодке и выбивает нижнюю коробку – та успешно исполняла роль несущей конструкции. Коробка летит в сторону, скользит вперед по коридору и с плотным глухим звуком исчезает в завале зимних ботинок и тапочек. Верхний слой баррикады готов с треском обрушиться. Сквозь получившуюся щель, уже вполне может протиснуться человек моих размеров. Или примерно половина белки. Или один белк без хвоста. Поняв это, половина белки резко выдыхает, но хвост никуда не деть. Ещё одна попытка, но тут, кажется, ничего не поделаешь…

Приходится помогать разгребать всю баррикаду. Громоздится ещё один завал из коробок, тёплых вещей и диванных подушек – и я отбрасываю всё ненужное в сторону. Наконец Телониус Белк принимает приглашение пролезть, после чего невозмутимо присаживается рядом со мной на диван. Смотрит он при этом на мой прекрасный, регулируемый по высоте крутящийся фортепьянный стульчик

Я знаю, на что Белк рассчитывает, подбираясь поближе ко мне – хочет покрутиться на стуле. Но я дам ему сесть на мой стул. У меня куча дел. Разберу эту хитрую аккордовую прогрессию, потом вобью туда всё, что знаю о заменах и буду тренировать туше, добиваясь зубодробительного эффекта. Пусть и дубово я играю, но всё равно своего добьюсь. Я невероятно настырный. Как котлета, пригоревшая к сковородке – одними уговорами меня не отскребёшь.

Но и Белк тоже не лыком шит. Не желая мирится с мыслью, что крутящийся стул ему не достанется, Белк принимается изображать из себя барина. Он протягивает истоптанные лапы вперед, морщится – зябко. Потягивается точно как человек – никаких звериных повадок. Потом заворачивается в хвост. И я не пойму – то ли белка дурью мается, то ли действительно так холодно уже.

– Декабрь, – наконец изрекает Белк.

Он делает небольшой глоток морошкового кофе. Потом откидывается на спинку стула так, как будто изрядно устал.

– Солнце, как луна, – продолжает рассуждать он. – И хоть наголо стригись, никто тебя не заметит.

Чувствуя себя не в силах с ним тягаться, незаметно выключаю Монка и играю уже просто так. Ни для себя, ни для Белка. Вообще ни для кого. В пустоту. И жду, когда Белк поставит в своих наблюдениях точку.

– Скверно.

Это звучит как выстрел в финале спектакля. Кажется, пора бы уже наградить Белка шквалом из аплодисментов. Нот вместо аплодисментов за окном каркают вороны.

А я, напыжившись из последних сил, продолжаю играть. Теперь уже что-то совсем полудохлое, почти чижик-пыжик…

– Ни одной трубы не дымит… – продолжает подводить итог Белк. Возможно, это следует понимать в переносном смысле. «Ни стульчика, ни аплодисментов». Вот что подразумевает Телониус Белк