Книга Город Солнца. Сердце мглы - Евгений Рудашевский

Хорхе сказал, что агония продлится не дольше двух дней. Обессилев, зверь постепенно издохнет. Аллигаторы во множестве заселили ближайшую к лагерю заводь и, хотя оставались скрыты её мирной поверхностью, могли в любой момент нагрянуть в лагерь. Надеясь отвадить их от развешанных гамаков и палатки с провизией, индейцы и придумали столь назидательный, по их мнению, оберег. Изнывавший от боли кайман стал предупреждением для других хищников, не более того. Никто не собирался свежевать его для пополнения припасов.

– Бедняжка, – промолвила Аня. – И когда он умрёт…

– …они поймают другого, – кивнул Хорхе. – Ну, если мы к этому времени отсюда не снимемся.

– Жуть какая…

Дима, поутру привлечённый необычным шумом и не поленившийся натянуть ботинки на опухшие ноги, Аниного ужаса не разделил.

– Объективно не существует ни жестокости, ни милосердия. Ни добра, ни зла. Существуют лишь способы выжить. Мораль помогает, даёт нам прикрытие, но, защищая других, мы прежде всего защищаем самих себя.

– Господи, о чём ты? – Аня испуганно посмотрела на Диму. Брат и прежде вспоминал какого-нибудь Лоренца с его землеройками, но, пожалуй, впервые говорил так серьёзно.

– А что? – Дима пожал плечами.

Не удовлетворившись сказанным, добавил, что индейцы устроили замечательный спектакль и он непременно упомянет его в книге.

– Спектакль? – выдохнула Аня. – Тебе это кажется забавным?

– Ну…

Дима достал из-за пазухи «молескин», стал торопливо перелистывать мятые страницы. Нашёл нужную цитату из путевых записей академика Лангсдорфа, изучавшего южноамериканскую сельву. Академик как-то натравил собак на муравьеда и с восхищением следил за разыгравшимся перед ним сражением:

– «Я стал зрителем такого спектакля, который вознаградил меня за все неприятности и трудности. Крупный беспомощный и неуклюжий зверь необычного сложения, без зубов, единственная защита которого заключалась только в двух когтях на передних лапах, вёл борьбу с двумя собаками. Это было уникальное зрелище».

– Хватит, – прервала его Аня. – Не хочу слушать.

– «Муравьед поворачивается, как бы подпрыгивая всем телом, – продолжал Дима, – довольно быстро, пытаясь защититься от нападавших на него собак…»

– Хватит!

Злость и бессилие передавили горло. Хотелось крикнуть что-нибудь грубое, неприятное. Аня расплакалась и убежала прочь от заводи, оставив недоумённых Хорхе, Зои и застывшего с блокнотом Диму. Аня спряталась в палатке. Отказалась выйти, когда Зои позвала её наблюдать обезьян. Лежала в гамаке и чувствовала, как волнами накатывает отчаяние. Волосы грязные, мыться им с Екатериной Васильевной удавалось не чаще раза в неделю. Одежда, сколько ни стирай, пахла тухлятиной. Некогда белые кроссовки, купленные в Икитосе, износились – Аня выбросила их недели две назад и теперь, словно рыбак, ходила в не по размеру больших сапогах, поддевая сразу три пары грязных носков. Из верхней одежды у неё был только рабочий комбинезон из смесовой ткани, с кошмарными сеточными вставками в подмышках и кучей карманов на липучках. Комбинезон ей подобрала Зои. Лучшее, что удалось найти в Науте.

За месяц экспедиции Аня днём ни разу не распустила волосы, ходила с сальным хвостом. Перед сном позволяла Екатерине Васильевне вычесать из них кровососущих гадов, живых и мёртвых, и прочий лесной сор. Ногти на руках слоились, ломались. По телу крупчатыми пятнами расходилось раздражение от постоянной влаги. И Димины стопы… Аня видела, во что они превратились. Видела, как доктор Муньос обрабатывает гнойники между пальцами брата. Всё это было невыносимо. Аня терпела, прятала слёзы. Сносила насмешки от Сальникова, не жаловалась на влажные взгляды молчаливого Баникантхи. Запретила себе вспоминать смерть Корноухова, думать о Зои как о дочери человека, издевавшегося над ней. В пути Аня научилась быть сильной, но обмякла, едва экспедиция застопорилась. Вернулась ноющая боль в мизинце и безымянном пальце левой руки. Аня вновь замечала, как с силой вдавливает их в ладонь, до крови впивается ногтями в кожу – ранки Аня обрабатывала, однако те не успевали зажить, вновь растревоженные ногтями.

Нельзя оставаться на месте. Нужно двигаться. Что-то делать. Что угодно!

Аня вывернулась из гамака. Упала на колени и тут же поднялась. Не зная, чем заняться, решила зарисовать карту лагеря. Рассудила, что однажды карта пригодится брату для его книги. Надеялась обрадовать Диму и помириться с ним. Для начала отправилась к Екатерине Васильевне. Вчера, воспользовавшись ясной погодой, они вместе устроили стирку. Перестирали свои вещи, заодно прихватили вещи Димы, Зои, Покачалова и по случаю навязавшегося Сальникова – одеждой Константина Евгеньевича, к счастью, занялась Екатерина Васильевна. Подходить к берегу реки и тем более к заводи было опасно из-за промышлявших там кайманов и змей, поэтому Орошпа и Тарири из кандоши по просьбе Екатерины Васильевны набрали воды в обе плоскодонки. Перенесли их на безопасное место, закрепили колышками. Получились два корыта, в них и стирали. Ночью возобновлялись ливни, но второй день подряд светило жаркое солнце, столь редкое для сезона дождей, – развешанная одежда должна была высохнуть быстро, однако оставалась влажной. Вот и сейчас Екатерина Васильевна озабоченно трогала вывешенные на лодочных тросах майки. Они, как и прочее бельё, пропитались болотными запахами.

– Жалко, Паши нет, – озабоченно произнесла Екатерина Васильевна. – Он бы смастерил какой-нибудь навес над костром, чтобы одежда сохла и не обгорала.

– Надо попросить Макавачи, – предложила Аня. – Кандоши вчера сколотили стол и скамейки.

– Да, я видела. Те ещё скамейки. Как стоят, непонятно.

– Может, кандоши никогда и не видели настоящих скамеек, – улыбнулась Аня.

– Может, и так, – с улыбкой ответила Екатерина Васильевна и взялась перевешивать Анину кофту другой стороной вверх.

С Екатериной Васильевной было спокойно. С ней можно было говорить о бытовом, обыденном, словно это имело здесь значение. Мама Максима спрашивала о родителях Ани, говорила, что обязательно с ними познакомится. Рассказывала о своих родителях в Иркутске – не могла и представить, каково им пришлось, когда Екатерина Васильевна и Павел Владимирович вдруг, ничего не сказав, исчезли.

– Нам ведь не дали собраться. Остановили, когда мы с Пашей шли через Лисихинское кладбище. Усадили в машину и увезли в аэропорт. Сказали, что иначе Максим пострадает. А в Москве сразу повезли оформлять загранпаспорта. Держали нас в каком-то загородном доме, я даже не знаю, где точно. По Ярославскому направлению, где-то под Софрино. А позвонить родителям не дали.

Екатерина Васильевна переживала из-за просрочек по кредиту, оставшемуся после того, как умер дедушка Максима, из-за работы в доме творчества. Представляла, как сообщит отцу и сестре Корноухова о его смерти. Говорила о многом и без надрыва. Даже упоминая исчезнувшего Максима и погибшего Павла Владимировича, ничем не выдавала горя. По-деловому рассуждала, удастся ли по возвращении найти тело Корноухова и похоронить его в России – на том же кладбище, где лежали бабушка и мать Павла Владимировича.