Книга Поколение пустыни. Москва - Вильно - Тель-Авив - Иерусалим - Фрида Каплан

Песни Яффе в свое время стали достоянием еврейской интеллигенции. Трудящиеся массы и молодежь читали и пели его стихи.

Большая часть еврейской интеллигенции говорили и думали по-русски, и поэт творил преимущественно на русском языке. На этот язык он первый перевел стихи Бялика и избранные стихотворения других поэтов. Поэт глубоко сознавал трагедию немого, безъязычного народа, который осужден «расточать свои силы и страсти» на чужих языках. Этому чувству «муки слова» и безъязычия он неоднократно давал выражение в его стихах на идише и на библейском языке.

Яффе не только мечтал и творил; он умел также осуществлять свои мечтания. В деле строительства еврейского народа в Палестине Яффе принял живое и активное участие. Это, быть может, наиболее жертвенная поэма, которую он посвятил своему народу в эпоху его героической борбы за светлое будущее.

Из предисловия к сборнику «Огни на высотах» (Рига, 1938)

Предтечи

Несмелые робкие речи, Созвучья нестройных стихов… Мы — слабые только предтечи Иных, вдохновенных певцов.

Придут они!.. Гимн наш заветный Споют они лучше, чем мы, Запевшие в час предрассветный, В тисках непогоды и тьмы…

Мы пели во дни бездорожья, Была наша песня слаба, Но искра горела в ней Божья И ненависть к доле раба.

И каждым мы чуяли нервом Рождение новых времен, Лучом их забрезжившим первым Был каждый наш стих озарен…

Но тучи, как прежде, нависли, И слабо всходил наш посев, И глохли порывы и мысли, И робко звучал наш напев.

Свободной мы жаждали жизни, Но пели в неволе, в цепях, По древней томились отчизне И плакали в чуждых краях.

Язык мы любили, взращённый Свободой и славой былой, Но новые песни Сиона В язык облекали чужой…

И душу печаль раздвоила, И крылья подрезали нам, Но песнь наша путь проложила Великим и новым певцам.

Не зная скорбей и бессилья Нам душу окутавшей мглы, Свободные, лёгкие крылья Они развернут, как орлы.

В них новые силы, что в нас только тлели, Прорвутся, как горный поток; Рассвет, нам забрезживший еле, Победно зальет им Восток.

Их гимн, красотой вдохновленный И чуждый слезам и тоске, В стране зазвучит возрождённой На нашем родном языке.

Взращённый свободой, прекрасный, Вольётся, как праздничный звон, Он в благовест светлый, согласный, Счастливых и братских племён.

«Старый дед мне с Востока подарок привёз…»

Старый дед мне с Востока подарок привёз — Обожжённый запыленный камень, Обмывали его реки крови и слёз, Без конца обжигал его пламень.

Но навек устоял под ударом меча, Под напорами бешеных схваток Этот тёмный, сожжённый кусок кирпича, Осквернённого Храма остаток.

Вновь в душе, как привет из родимой страны, Воскресил он былое преданье: Кто на память от Западной древней стены Унесёт с собой камень в изгнанье, —

Уж не сможет навек успокоиться тот, Бесконечной тоской поражённый, До поры, пока камень он сам отнесёт В край родимый, к стене опалённой…

Оттого наболевшее сердце полно Всюду болью гнетущей, безумной, Оттого так к отчизне стремится оно Из чужбины далёкой и шумной.

Оттого неспокойное сердце всегда Пожирает томления пламень До поры, пока сам отнесу я туда, К незабвенным руинам, мой камень…

У берегов Корфу

(Из путевых заметок)

Мы на судно вернулись поздно, Гремели гулко якоря, И море рокотало грозно, И зажигалася заря.

Вдруг к нам навстречу волны звуков, Колебля воздух, донеслись — Средь грязных ящиков и тюков Толпой евреи собрались.

На них субботние наряды, Их Храм на палубе в огнях, И луч покоя и отрады Играет в выцветших чертах.

Вспугнув страданье и заботу, Под грозный гул морских валов Скитальцы радостно субботу Встречали пением псалмов.

В простор задумчивый и ясный Над морем песня их плыла, Гремел в пространство хор согласный: Лехо дойди ликрас кала!

Мы плыли дальше. Было поздно, Ревел тревожный моря вал, И зажигался полог звёздный, И звёзды в бездну он ронял.

Отвесно падал берег в море, Бледнел далёкий огонёк, Зажёгся Млечный путь в просторе, Мы плыли дальше на Восток…

Сгорали свечи беспокойно, Дрожала вспугнутая мгла… В душе напев тянулся стройно: Лехо дойди ликрас кала!

У родных берегов

Мы плыли к Востоку… Прекрасный и юный Рассвет выплывал из пучины морской, И с первым лучом загоревшимся дюны Блеснули янтарной своей желтизной.

И с первым лучом из завесы тумана, Из бездны, открывшей пучины свои, Таинственно вынырнул город нежданно, Нежданно прорвалось сиянье струи…

На палубе все мы стояли в молчанье, Над нами лучистые реяли сны, Как будто вплывали мы в царство сиянья, И вечных лучей, и нетленной весны…

И день перед нами вставал величавый, Весь в блеске невиданно-ярких одежд… Привет тебе, край нашей жизни и славы, Минувшего счастья и новых надежд!..

По дороге в Газу

Вдали зажигался костёр… Дорога вела наша в Газу. Гряда потухающих гор С холма открывалася сразу. В багровом сиянье простор — Приблизилось время к намазу…

Заря угасала, как храм, Когда в нем обряд совершили, Во след догоравшим лучам Шакалы пронзительно выли… Когда-то по этим степям Самсон направлялся к Далиле…

Средь белой сыпучей земли Порою темнеют деревья; Причудливый кактус в пыли: Ограда жилья иль кочевья; Взволнованно море вдали Рокочет и ропщет во гневе.

Верблюды, погонщик в чалме Во мгле промелькнут, как химеры; Недвижно зияют во тьме Руины, гробницы, пещеры… Блеснул огонёк на холме — Поля и жилища Гедеры.

Моленья вечернего час, Дымится земля в фимиаме… Закат догорел и погас, Роса заструилась слезами — Земля совершила намаз В безмолвно-таинственном храме…

На родине

Всю ночь грохотал несмолкаемо гром, И падали молний зигзаги; Над степью, спалённую знойным лучом, Повеяло свежестью влаги.

И всюду остались следы на заре Грозы пробежавшей, недавней; Перистое облако всё в серебре Горит над руинами Явне.

И, ярко горя на траве, на ветвях, Трепещут росинки, как слёзы, Сквозные и влажные, нежась в лучах, Жемчужины сыплют мимозы…

Зиждительный трепет весны молодой Везде пробежал по деревьям; Как столп фимиама, дымок голубой Встаёт над арабским кочевьем.

Без устали долго один я бреду Цветами засыпанным лугом… Вот пахарь проводит свою борозду. Он молча шагает за плугом.

Всё сонно и тихо. Ни звука в дали, В тиши просветлённой и алой, Лишь слышатся вздохи взрыхлённой земли, И лязг беспощадный металла,

Когда разрезается им целина И рвутся цветы им и злаки — Плуг водит по тёмной земле письмена, Таинственно-странные знаки…

Как горный орёл, вдохновенно-сильна, Душа воспарила к высотам, — Я долго на эти гляжу письмена, Родным орошённые потом…

Несут они весть о грядущей поре, Как вещее слово пророка, О новой, занявшейся пышно заре На небе потухшем Востока…

«На далёком минарете…»

На далёком минарете Спел молитву муэдзин, Звуки тают в полусвете, В синих сумерках долин…

Луч зари трепещет слабый, Вот он вспыхнул и погас… У шатров молясь, арабы Совершают свой намаз.

В эту ночь, в канун Бейрама, Близок сердцу их Аллах. Над землёй, как купол храма, Небо искрится в огнях…

У ключа

В дымке прозрачной тумана Блещет струя Иордана, Горы дымятся Моаба, Искрится Мёртвое море, Тихо в безлюдном просторе, Изредка встретишь араба…

Путь мой в Бетанию долог… Неба раскинулся полог, Знойный, прозрачный, бездонный… Горная вьётся тропинка, Сходит по ней бедуинка; Ключ под горою студёный.

Тихо идет по безлюдью С гордой высокою грудью; Строен и трепетно гибок Стан иудейской газели. Блещут на кудрях, на теле Волны дрожащих улыбок…

На голове её джара; Нежная смуглость загара Дышит весной пробуждённой… Воздух застыл, не колебля В поле ни травки, ни стебля, Будто он ждёт затаённо…

Льётся хрустальная влага, Вьётся по камням оврага, Звонкие падают капли… Вдруг — голоса в отдаленье, Чье-то гортанное пенье… Едут… Кто там? Не араб ли? Края далёкого люди Мчится один на верблюде, Девушка смотрит без страха… Близко подъехал к ней воин… Громко воды ключевой он Просит во имя Аллаха.

Вижу с приветом, от века Близким Востоку, Ревекка Воду подносит в кушине. Щедро поит её джара Влагою Элеазара — Гостя далёкой пустыни

Праздник Маккавеев в Реховоте

(В октябрьские дни 1905 г.)

Мы украсили пальмами белые залы, Мы портрет увенчали Вождя. Луч зари угасал, просветлённый и алый, Как прощальный привет, уходя.

Гулко колокол грянул, и радостным звоном Он сзывает на праздник селян. Опускается ночь над селеньем бессонным, Горы скрыл, как завеса, туман.

Там, вдали, у подножия гор Иудейских Древний Гезер в загадочной тьме, Дальше дремлют остатки могил Маккавейских, Спит веками Модин на холме.

Мы на праздник сошлись. В память дней Маккавеев Ярко вспыхнув, зажглись огоньки, Но они, тени жуткие ночи развеяв, Не развеяли в сердце тоски.

Грустен праздник наш был. В тусклых звуках веселья Дрогнул стон зарыдавшей струны. Неотступно мерещился мрак подземелья Незабытой далёкой страны.

Нам мерещился север угрюмый и снежный, Ширь равнин в ледяных кандалах, Нам мерещился ужас холодный, безбрежный, Затаившийся в тёмных углах.

Там глумится над Богом, над братской любовью Обезумевший зверь-человек, Нам мерещился детской горячею кровью Обагрённый, забрызганный снег. Там борцов-Маккавеев пигмеи-потомки Умирают скорбя, как рабы. Тут их жизни и славы забытой обломки, Скорбный памятник древней борьбы…

Гроза

Всю ночь гудели вади И молнии во мгле, Как огненные пряди, Метались по земле.

И скованные громы Взрывали кандалы… Вдали катили громы С трепещущей скалы

Тяжелые громады Грохочущих лавин, И содрогались гряды Встревоженных вершин

Огонь стрелы свергался, Вонзаясь в ночь долин, И дольний мир рождался Из дрогнувших глубин,

И разверзались бездны Под грозовой напев… Но миг — и мрак беззвездный Закроет жадный зев…

Всю ночь, немолчно вторя Разгневанным громам, Тревожный грохот моря Катился к берегам.

И набегал упорно До напряжённых скал, И хаос бездны чёрной Метался и роптал.

Пусть вьются стрелы молний, Справляя яркий пир! Бушуй, гроза, исполни Смятеньем диким мир. В порывах грозных гнева Грядущий день готовь, Для нового посева Огнём взрыхляя новь!.

У развалин Бетара

Ф. Я.