Книга Уинстон Черчилль. Личность и власть. 1939–1965 - Дмитрий Медведев

Подобные воззрения вступают в противоречие с историческими теориями о роли процессов, масс, течений и учений. Контрастируют они и с понятием институтов, рассмотренным выше. Но Черчилль, признавая важность институтов, демонстрирует и другую сторону медали. Он уверенно стоит на своем, доказывая, что не отвлеченные факторы, а один лишь авторитет Вильгельма Завоевателя сдерживал «разношерстную армию», которая не была скреплена «ни феодальной верностью, ни патриотизмом, ни моральным долгом». Что такие личности, как Генрих II — герцог Нормандии и Аквитании, король Англии, граф Анжуйский, Турский и Менский, — создают династии и программируют будущее, «придавая своей стране те черты, которые сохраняются и по сей день». Что «сила и собственный пример» Веллингтона спасли его войско и позволили ему одержать решающую победу над Наполеоном, и «только непоколебимой твердости Джорджа Вашингтона в Войне за независимость американские колонии обязаны достижением своей цели». Что «исход борьбы, которая шла на огромной территории от Индии на востоке до Америки на западе, зависел от усилий одного человека» — Питта-старшего, политика которого «была словно проекцией агрессивной властной личности на огромном экране». Питт «презирал партии и партийные организации», и его карьеру Черчилль рассматривал ни много ни мало, как «призыв к сохранению индивидуальности» в государственном управлении.

Каждый из отмеченных Черчиллем исполинов оставил свой след в прошлом. Железный герцог добился триумфа в Ватерлоо; Питт вошел в историю, как «величайший англичанин столетия с 1689 до 1789 года»; гений Генриха II отметился нововведениями на законодательной ниве, включая внедрение системы присяжных, — «названия его сражений улетели с пылью, но английское общее право навсегда останется связанными с его именем»; Яков I, «величайшим достижением» которого стал импульс, данный им для перевода Библии на английский язык, гарантировал себе место в пантеоне великих не своим трудом и интеллектом, а постановкой крупномасштабной задачи. Черчилль придерживается стойкого убеждения, что без великих личностей не было бы и великих свершений. Хотя, как уже отмечалось ранее, не все из достигнутых вершин удалось удержать после того, как неумолимое время скосило отличившихся титанов. Так, например, стало с «великим Веллингтоном, дело которого развалилось в руках заурядных людей». Для Черчилля подобные наблюдения являлись дополнительным доказательством, что выдающиеся достижения являются результатом деятельности выдающихся личностей, что они не могут появиться без их импульса и порой не могут существовать без их присутствия.

Но у «доктрины индивидуализма» есть и темная сторона. Для того чтобы изменить ход истории, не всегда надо быть великим и добиваться своего лишь благородными средствами. Порой достаточно одного преступного действа, чтобы перевести состав на другой путь. Если бы Черчилль продвинулся в своих исторических изысканиях чуть дальше и коснулся первой четверти XX столетия, он наверняка вспомнил бы трагический выстрел в Сараево Гаврило Принципа (1894–1918), не просто отправившего на тот свет наследника австро-венгерского престола, а подтолкнувшего всю Европу к хаосу мировой войны. Черчилль упоминает другой выстрел, который произошел в театре Форда 14 апреля 1865 года и прервал жизнь президента Линкольна. «Пуля наемного убийцы причинила Соединенным Штатам больше вреда, чем все пушки конфедератов», — считает британский автор. По его мнению, кончина Линкольна лишила Союз «направляющей длани — единственная, которая могла решить проблемы реконструкции и дополнить триумф армий теми непреходящими победами, что одерживаются над сердцами людей».

Когда на одной личности фокусируются основные надежды и достижения, стоит ли удивляться, насколько хрупкой становится такая конструкция и сколь многое начинает зависеть от тривиальности и случая. «На какой же тонкой нити подвешены порой величайшие из дел», — прокомментирует Черчилль эту особенность.

Приведенное высказывание относится к 1940 году. В своем произведении Черчилль возвращается к этой мысли при описании Гражданской войны в США на примере сражения при Чансе-лорсвилле, 1863 год. Второго мая 18-й северокаролинский полк по ошибке открыл огонь по отряду своего командующего генерала Джексона. Три пули пробили левое предплечье и плечо генерала. Когда его доставили в госпиталь, он потерял слишком много крови и уже не мог связанно говорить. Тем же залпом насмерть был убит штабной офицер Джексона, который должен был продолжить реализацию его плана. Командование принял Эмброуз Пауэлл Хилл (1825–1865), получивший вскоре ранение осколком и сдавший командование Роберту Эмметту Родсу (1829–1864). Хилл остановил наступление, и фланговая атака Джексона, которая должна была изменить ход сражения, сорвалась. «Никто не знал планов Джексона, — объясняет Черчилль, — а сам он уже лежал без сознания. Вот такие мелочи способны менять ход событий в мире». На восьмые сутки после ранения Джексон скончается. Вошедший в историю, как Джексон Каменная Стена, он был одним из самых талантливых военачальников Юга и самым близким сподвижником генерала Ли. Последний считал гибель своего товарища одной из основных причин поражения конфедератов в Гражданской войне.

Но и без столь драматических событий теория превосходства индивидуального перед массовым имеет узкие места. Кто как не Черчилль понимал, что, несмотря на все достижения, успехи и свершения, которые яркой вереницей тянутся за той или иной персоналией, привлекая внимание современников и историков, сами творцы истории не могут похвастаться владением ситуации. Да и ситуации бывают разными, и порой события, вызывающие пересуды, противостояния и потери сегодня, в ближайшем будущем не привлекают к себе внимания и не оказывают особых последствий. «Долгая и запутанная борьба за лидерство была важна для тех, кто жил в тот период, но почти не повлияла на последующий ход истории», — отмечает Черчилль эту особенность на примере междоусобицы англосаксонских королей.

Но даже в тех случаях, когда на перекрестах истории определяется будущее, даже в эти критические моменты, выдающиеся представители человечества неспособны обозреть весь масштаб решаемой ими проблемы, просчитать все нюансы, влияющие на выбранный сценарий, предсказать все последствия своих действий, проконтролировать каждое звено выковываемой цепи. Более того, нередки случаи, когда благие намерения приводят к удручающим последствиям, а обычно не вызывающие уважения качества и замыслы обеспечивают положительный результат. «Победа, как правило, неуловима, — заметит наш герой во время одного из выступлений в палате общин в 1941 году. — Случайности происходят. Ошибки допускаются. Порой правильные предпосылки приводят к просчетам, а неправильное представление — к верным выводам. Война слишком трудна, особенно для тех, кто принимает в ней участие или пытается ею управлять». Аналогичный тезис развивается и на страницах четырехтомника: «В долгой истории Англии мы часто видим, как способные, талантливые правители своими добродетелями порождают будущее зло, а слабые, безвольные монархи открывают дорогу прогрессу». Так, например, стало с Эдуардом II, «сама слабость правления которого в итоге способствовала укреплению Англии», и «внимательный наблюдатель заметил бы значительный рост национального могущества и процветания». Схожий мотив слышится в главе про одиозного Иоанна Безземельного, при котором, несмотря на все его недостатки, появилась Великая хартия вольностей. «Если принять во внимание все обстоятельства, — указывает автор, — то понимаешь, что британский народ и англоязычный мир гораздо больше обязаны порокам Иоанна, чем добродетелям его предшественников».