Книга Рудольф Нуреев. Жизнь - Джули Кавана

Сам Рудольф теперь знал всех, кого нужно было знать, в парижском обществе. Он стал частым гостем у Ги и Мари-Хелен де Ротшильд, несколько раз проводил Рождество в Ферьере, их внушительном замке времен «прекрасной эпохи» в верховьях Сены, а ужинал в «Отеле Ламбер», их парижском особняке XVII в. Даже королям Ферьер был не по карману – Вильгельм I Прусский, как говорят, однажды заметил: «Он мог бы принадлежать только кому-то из Ротшильдов». «Отель Ламбер», построенный на острове Святого Людовика архитектором Версаля и восстановленный другом Мари-Хелен Алексисом де Реде, славился одним из самых пышных интерьеров во всем Париже. Быть приглашенным на званый вечер к Ротшильдам само по себе могло стать образованием в изяществе «старого режима», роскоши, которая не менялась с тех пор, как ее описывал Флобер, когда Фредерик, молодой герой «Воспитания чувств», впервые встречается с бомондом. Его поражает огромная люстра, которая отражается в зеркалах, лакеи с золотыми галунами, буфет, «похожий на алтарь в соборе» с серебряными блюдами и переливающимся хрусталем.

Рудольф редко отказывался от приглашения в «Отель Ламбер», особенно после того, как сблизился с Мари-Хелен. Представительница смешанной американо-европейской культуры, жена Ги де Ротшильда не была красавицей, но в одежде, сшитой модными кутюрье, с рыжеватыми золотистыми волосами, причесанными Александром, она обладала великолепным личным стилем. Ее эстетическое чувство и необычайное внимание к деталям нашли выражение в легендарных костюмированных балах, которые она устраивала в Ферьере. Высокая кухня и великолепные вина, которые Рудольф пробовал у Ротшильдов, начали влиять на те ужины, которые он устраивал на набережной Вольтера; типичное меню из кнелей с лобстером, которые запивались Ле Монтраше или Редерер Кристал, было гораздо экстравагантнее всего, что он подавал раньше. Мари-Хелен, как оказалось, так же формировала его вкус, как раньше, в юности – Ли Радзивилл, и как друг она могла быть такой же требовательной. «Она ожидала полной преданности. Ее нужно было либо боготворить, либо вовсе с ней не видеться». Однако с Рудольфом все происходило наоборот: это Мари-Хелен боготворила его. Ее оценка была столь глубокой, что она считала его кем-то вроде божества – «орудия в руках высшей сущности, которое пришло на землю не для того, чтобы придать жизни смысл, но для того, чтобы раскрыть ее тайну… («Celui-la, il faudrait s’incliner réligieusement devant lui, et lui donner un autre nom: ‘l’inter-prêtre’».)

Однажды они вместе присутствовали на званом ужине, который устраивала принцесса Марго Алиатта; Рудольф сидел справа от Мари-Хелен, а слева от нее сидел Джимми Дуглас, вежливый экспатриант из Америки. Утомившись из-за необходимости занимать Мари-Хелен – «Она была похожа на Луизу де Вильморен, она вытягивала из вас все», – Джимми обрадовался, когда Рудольф убедил его уйти. «Он все повторял, как ему скучно, и хотел, чтобы я отвел его в «Ловушку», низкопробный подвальчик, где можно было найти приключения». Он открывался в полночь и сигнализировал о своем существовании на улице Жакоб ярко-голубой неоновой вывеской с надписью «Бар», «Ловушка» напоминала многие другие гей-заведения. «Автоматы для пинбола. Ярко раскрашенный музыкальный автомат. Многовато красного цвета». Объявив: «Я знаю, куда идти», Рудольф направился прямо к «лестнице в рай», скрывшись примерно на час в лабиринте маленьких комнатушек. Тем временем Джимми ждал его у барной стойки.

«Там я случайно встретил одного очень красивого юношу, и, когда Рудольф подошел, он дал понять, что не против встретиться с ним, поэтому я их познакомил. Рудольф очень обрадовался. «Ты просто чудо!» – воскликнул он и поцеловал меня в губы, раздвинув их языком. Он поступил так для смеха, но для меня все кончилось очень плохо, потому что через несколько дней у меня проявился какой-то ужасный вирус. Два месяца у меня все болело, поднималась температура, и никто из врачей не понимал, в чем дело. По-моему, Рудольф чем-то меня заразил; он тогда много чего делал тайно. Многие мои знакомые заразились СПИДом в «Ловушке».

В Институте Верна, клинике, которая в основном занималась гомосексуалами, появлялось все больше пациентов с симптомами новой болезни. «Все началось с одного, двух, потом их стало десять, двадцать… И очень быстро мы поняли, что скоро будем захвачены этим». Молодой врач, наблюдавший Рудольфа, Мишель Канеси, работал в клинике на полставки и понимал, что он, как и все сотрудники, находятся на линии фронта. Он поддерживал почти ежедневную связь с коллегой из больницы Клода Бернара, кто, один из очень немногих представителей их профессии, всерьез воспринял la prétendue maladie d’homos («так называемую болезнь гомосексуалов»). В июне 1981 г. Вилли Розенбаум, 33-летний специалист по инфекционным и тропическим болезням, осматривал пациента, корабельного стюарда, у которого наблюдалась редкая форма пневмонии. Врач только что прочел еженедельную сводку (которая стала знаменитой) Центра по контролю над заболеваниями Атланты о пяти молодых гомосексуалистах, у которых наблюдалась та же форма пневмоцистной пневмонии. Так как за прошедший год появилось больше сведений, он убедился в том, что СПИД уже появился во Франции. Так как в 1982 г. пациентов с соответствующими симптомами было всего несколько десятков, болезнь еще считалась маргинальной, и Розенбауму приходилось постоянно бороться с недоверием и инерцией своих коллег. Кроме того, существовало известное предубеждение против частого присутствия гомосексуалов в больнице Клода Бернара. Розенбауму удалось найти новое место в больнице Ля Питье-Сальпетриер; он и еще несколько врачей, мысливших сходно, образовали небольшую группу с целью совместной работы и выделения фактора, ответственного за СПИД (синдром приобретенного иммунодефицита), по мере того, как он распространялся во Франции.

Однажды вечером в начале февраля 1983 г. Канеси ужинал с Розенбаумом и еще одним дерматологом из Института Верна. «Вилли рассказал, что в тот день ему позвонил по телефону Люк Монтанье из Института Пастера. Ранее Вилли посылал ему на анализ образец лимфоузла одного из своих пациентов, и Монтанье сообщил, что он, как ему кажется, обнаружил кое-что новое». Специалист по ретровирусам человека, Монтанье начал подозревать, что вирус СПИДа существует не только в крови, но и в лимфоузлах. Его предположение подтвердила биопсия, сделанная Розенбаумом (взятая у молодого гомосексуала-мужчины). «Кое-что случилось, – сказал ему Монтанье. – Мы идентифицировали активность ретро-вируса. Нам нужно поговорить». Они начали работать вместе, и через четыре месяца Розенбаум прислал еще один образец молодого гея, известного под инициалами LAI. Лимфоузел пациента был атакован клетками саркомы Капоши; после выращивания вирус очень быстро размножался. «Он прославится, ведь этот штамм будут использовать по всему миру». К концу 1983 г. стало ясно, что ретро-вирус человека, который Монтанье окрестил ЛАВ («вирус, ассоциированный с лимфаденопатией»), является причиной СПИДа. Позднее вирус получил известность как ВИЧ («вирус иммунодефицита человека»).

Вскоре после этого, в начале 1984 г., Мишель Канеси послал Рудольфа на консультацию к Розенбауму. Хотя тогда оставался еще год до того, как анализ получил промышленное распространение, в Институте Пастера вырастили прототип из лимфоцитов

LAI, который обнаруживал присутствие антител, характерных для пациентов с ВИЧ. Взяв псевдоним «Мистер Поттс» (фамилия Уоллеса) и поручив Мари-Сюзанн Суби задачу везти его в больницу Сальпетриер, Рудольф провел первую консультацию с Розенбаумом. Живой человек с каштановыми кудрявыми волосами, в очках в проволочной оправе, Вилли Розенбаум считает, что «врачебная тайна» превыше всего, и потому отказывается обсуждать свое знакомство с Рудольфом, но в мемуарах, которые он написал о своих изысканиях[174], перед читателями предстает человек не только страстно преданный своему призванию, но и исключительно беспристрастный. Мари-Сюзанн вспоминает его настойчивость во время той первой консультации; он внушал ей необходимость соблюдения полной тайны. «Он сказал: «Это может оказаться очень серьезным; вы ему поможете?» Но я уже знала, что Рудольфу нужен такой человек, который скорее умрет, чем что-нибудь скажет».