Книга Хранитель секретов Борджиа - Хорхе Молист
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Писарь нарушил это единение взглядов, которыми они говорили друг с другом без слов, и встал между супругами, задав Жоану вопрос относительно его имени, места проживания и профессии.
– Я – Жоан Серра де Льяфранк, – ответил он. – Житель Барселоны, книготорговец и печатник.
И поискал взглядом инквизитора, который, как и в его ужасных снах, был погружен в молитву. Также он увидел, что монах был одет в белое, хотя его сутана была не доминиканской, как в его кошмарах, а картезианской.
Секретари потребовали от Жоана обязательных клятв, и после этого судебный исполнитель провозгласил:
– Преступник поклялся говорить правду!
Фелип поднялся со своего стула и предложил помолиться во имя Господа, чтобы он послал вдохновение трибуналу, и, когда все помолились вслух, попросил у инквизитора разрешения начать. Фелип обвинил Жоана в невыполнении своего долга супруга-христианина, позволившего своей жене читать запрещенные и недостойные книги, тем самым поспособствовавшего ее превращению в еретичку. Он сказал, что женщины отличаются опасными инстинктами, которые мужчина должен контролировать, и что ересь Анны и ее отказ покаяться перед Церковью являются следствием безответственности Жоана, поскольку он не наставлял жену должным образом.
– Моя жена могла читать все, что хотела! – ответил Жоан. – Мы равны как перед Господом, так и перед людьми.
– Также вы обвиняетесь в том, что не следили за ней… – настойчиво продолжал Фелип.
– Я не имел оснований следить за ней. Она – свободный человек.
Жоан и Анна переглянулись, и он увидел, как она улыбается ему, утвердительно кивая. Этот ее взгляд заставил его еще больше выпрямиться, и инквизитор заметил удивительную твердость, читавшуюся в кошачьих глазах преступника. Монах заерзал на стуле. Он уже год занимал эту должность, и, кроме Анны и ее мужа, никто из обвиняемых не осмеливался смотреть ему в глаза подобным образом. Все его страшились, а Жоан вел себя совершенно противоположным образом: его поведение было даже вызывающим.
– Кроме того, вы обвиняетесь в попытке обмануть святую инквизицию, ибо хотели помочь своей жене бежать.
– Это верно, – спокойно сказал Жоан.
– И наконец, я обвиняю вас в печатании и распространении книг, запрещенных инквизицией.
– А какое право имеет инквизиция запрещать книги? – спросил Жоан, повышая голос и перекрывая им голос Фелипа.
Повисла напряженная тишина. Писари, ошеломленные словами подсудимого, застыли с перьями в руках и смотрели на Жоана округлившимися глазами. Судебные исполнители, секретари, солдаты – никто из присутствовавших не верил собственным ушам, и они попеременно смотрели то на Жоана, который принимал все более высокомерный вид, то на инквизитора, то на Фелипа.
– Да как ты смеешь! – пробормотал Фелип, от гнева наливаясь краской.
– Инквизиция не имеет никакого права запрещать человеческую мысль. Человек – создание Божье. Господь дал ему способность мыслить, поэтому волей Господа является то, чтобы человек думал, – заявил Жоан, не обращая внимания на Фелипа и глядя прямо в глаза инквизитору и указывая на него пальцем. – Власть инквизиции не от Бога, она наделена ею королем – смертным и таким же грешником, как и все, если не бо́льшим. Иисус Христос не запрещал ни одной книги!
– Да кем вы себя вообразили, чтобы говорить подобные вещи? – возмущенно воскликнул инквизитор, который наконец пришел в себя. – Вы невежда, безумец!
– Кто я такой? – громко переспросил Жоан, и его голос эхом отдался от стен зала Тинель. – Я уже сказал вам, кто я. Я – книжник, издаю книги и печатаю их. И таких, как я, сотни. И вы не сможете запугать их, арестовать, послать на костер. На каждую сожженную инквизицией книгу мы напечатаем десять! Инквизиция умрет, а книги будут жить. Знание и разум одержат над вами верх.
Когда Жоан замолчал, брат Льюис Меркадер смотрел на него, не веря, что только что услышал эту гневную речь, и пытался осмыслить слова Жоана. Никто до сих пор не осмеливался говорить с ним подобным образом. И перед его мысленным взором встала картина будущего, в котором его инквизиция и прочие инквизиции гнили, как будто гроб в могиле, заваленные книгами, которые громоздились сверху одна на другой. Инквизитор почувствовал страх, смешанный с гневом, и, поднявшись, одним яростным движением руки сбросил бумаги со своего стола, которые упали на пол вместе с лампадой и тут же загорелись от пламени. Все было в точности, как в римских кошмарах Жоана.
– Я приговариваю вас к сожжению на костре! – выкрикнул он.
– Живьем на костре! – прорычал Фелип. – Он не раскаивается!
– Да, к сожжению живьем! – уточнил инквизитор.
В то время как солдаты побежали тушить пожар, который охватил уже балдахин, а писари собрались записать вынесенный приговор, инквизитор продолжал смотреть на Жоана. И увидел, как тот выпрямился еще чуть-чуть и как улыбка появилась на его лице. И монах вздрогнул. Преступник чувствовал страх своих палачей.
Жоан повернулся к Анне, которая с любовью смотрела на него, и они обменялись грустными улыбками. И смотрели друг на друга до тех пор, пока, подчиняясь приказам вышедшего из себя от злости Фелипа, солдаты силком не увели Жоана.
130
Фелип попросил разрешения у инквизитора Льюиса Меркадера подвергнуть Жоана пыткам.
– Это лишнее, – ответил монах. – Он во всем признался, и приговор уже вынесен.
– Но я хочу знать, кто его сообщники, – настаивал Фелип.
– У него нет сообщников.
– Есть. Он сказал, что таких, как он, много и что они печатают запрещенные книги.
Инквизитор, нахмурившись, посмотрел на дознавателя.
– Он имел в виду членов своей гильдии; у него самого лишь один сообщник – его жена. – И добавил презрительно и категорично: – Вам что, мало пытки сожжением на костре живьем? Забудьте об этом деле и не настаивайте больше.
Фелип в замешательстве отступил, осознав, что инквизитор уважает Жоана и что даже, возможно, восхищается им. И он бессильно сжал кулаки.
Через шесть недель состоялось аутодафе. Брат Льюис Меркадер потребовал от Совета Ста, органа городского управления, чтобы этот день был объявлен нерабочим, ибо считал, что все должны принять участие в этом событии. На Королевской площади, у стены часовни Святой Агеды, как и обычно, были возведены три трибуны. Одна из них предназначалась для инквизиции и ее деятелей, другая – для городских властей. Обе трибуны были обиты качественными тканями. Городские советники и члены Генерального собрания в очередной раз привели веские причины для своего отсутствия: их взаимоотношения с инквизицией продолжали оставаться враждебными. В отличие от них, губернатор Алонсо Арагонский, архиепископ Сарагосы, от присутствия не отказался, а с ним все лица, представляющие монархию и церковные власти. Между этими трибунами был установлен небольшой алтарь. Третий помост представлял из себя голые доски. Там под охраной солдат сидело с полдюжины осужденных, одетых в желтые санбенито с красными крестами и остроконечные колпаки. Вместе с ними находились четыре чучела из пеньки, облаченные в те же одежды; на груди их были прикреплены клочки пергамента с именами беглецов, которых инквизиция судила в их отсутствие.