Книга Ведущий в погибель - Надежда Попова

– Уверен. Одно дело игнорировать Инквизицию, совсем другое – напрямую противиться… А теперь к делу. Дабы разговор с нашим птенчиком сложился у меня, сделайте мне одолжение: отберите пару ребят, чтобы вошли со мной в камеру. Думаю, опасаться нечего, но – так, на всякий случай.

– Начнете допрос?

– Не совсем. Сейчас он полон самолюбования и упрямства, это мне не на руку. Его надлежит привести в должную кондицию, и тогда уже он будет куда словоохотливей. Полагаю, гордыня, как и большинство подобных болезней, лечится небольшим кровопусканием.

– Не станет ли он в голодном виде опаснее?

– Всенепременно станет, – согласился Курт, – ну, так на то вы и здесь, верно?

Глава 31

Прежде, завершая дознание, Курт погружался в рутину; уходила прочь бессонница, одолевающая во дни размышлений и возведения всевозможных версий, и время начинало течь медленно и порою нудно. Результаты расследования предавались в руки вышестоящих, а ему самому доставалась в лучшем случае бумажная работа, скучная, унылая, не требующая особенных затрат ни сил, ни нервов. Сейчас все было иначе. Начальство существовало где-то в необозримой дали, а подчиненных критически недоставало; вопросов, требующих разрешения, наваливалось все больше с каждой минутой, мест, в которых надо было побывать, причем одновременно, меньше не становилось, и дел, которые надо было переделать немедленно, было невпроворот.

Ближе к вечеру к зданию ратуши явилась многолюдная делегация от лица местного церковноначалия, предложившая братьям инквизиторам любую помощь, какая будет потребна, от жилых мест до ежедневно поставляемого пропитания славным Христовым воинам. Приветствие собратьев было принято, потенциальная жилплощадь принята во внимание, прочие же предложения непреклонно отринуты. Разумеется, вряд ли представители рата или местных церковных властей станут вот так, открыто травить служителей Конгрегации, однако любые поставки пищи со стороны были просто недопустимы, и еще утром фон Вегерхоф клятвенно заверил, что его личные люди, проверенные не раз и не десять, возьмут окормление зондергруппы на себя.

Следующим утром Курт выехал за пределы города чуть свет, почти беспрерывным галопом домчав до замка наместника. Допрос челяди прошел быстро: устрашенная то ли встрепанным видом майстера инквизитора, то ли произошедшими событиями, прислуга говорила охотно, откровенно и искренне, не сказав, однако, ничего такого, чего сам Курт не знал бы или не предполагал. Вся дворня, привезенная фон Люфтенхаймером с собою и знавшая его далеко не первый год, не сумела не заметить перемен в поведении хозяина и его дочери; кое-кто слишком сообразительный и не в меру образованный уже догадался и об истинном положении вещей. Напрямую все же в известность поставлен никто не был, и обвинить их в предательстве веры и рода человеческого было нельзя, однако вся челядь и далее была оставлена фактически под арестом, разделенная по комнатам и лишенная возможности как сплетничать друг с другом, так и выносить грязное фогтово белье на люди.

Нескольким оставшимся в замке бойцам зондергруппы было велено явиться в Ульм следующим утром, привезя с собой наглухо заколоченный гроб, пропитанный всеми возможными благовониями, какие только можно будет отыскать в замковой часовне. Слух о том, что давно убитую дочь ландсфогта привезут для перезахоронения в Ульм, наверняка уже пошел тотчас же после того, как, возвратившись в город, Курт переговорил с местным священником, и все, что оставалось самому́ наместнику, это взять себя в руки настолько, чтобы выстоять заупокойное богослужение и церемонию погребения с приличествующим случаю видом.

Фон Люфтенхаймер держался неплохо, хотя нельзя было не увидеть, что относительное спокойствие дается ему нелегко. Фогт все еще пребывал в одной из комнат ратуши, не выказывая даже на словах желания покинуть ее и отделаться от общества двух бойцов, следящих за каждым его движением; однажды упомянутые бойцы пришлись как нельзя кстати, когда фон Люфтенхаймер, впав в буйство, вздумал бросаться мебелью в стены и собою – на пол. Будучи скручен по рукам и ногам, он утихомирился лишь через час, когда явившийся по срочному вызову майстер инквизитор повторил уже привычную процедуру с водой и четками. Идея Причастия по долгом размышлении была отринута как средство чрезвычайное и неведомо как могущее сказаться на претерпевающем терзания организме наместника.

С той минуты было решено поить фогта освященной водой регулярно, что дало весьма заметные результаты – всего за сутки фон Люфтенхаймер несколько оживился, словно воспрял, и однажды даже случилось увидеть подобие улыбки на его лице. Бойцы зондергруппы, однако, в своих отчетах за дежурство подле спящего наместника продолжали упоминать о том, что ночами тот скрежещет зубами и вскрикивает, поминая имя погибшего мастера, неясно, правда, с какими именно эмоциями.

В часы бодрствования, тем не менее, фогт пребывал в относительном благополучии, выдержав даже длительный разговор со священником, в коем выразил непременное желание похоронить свою трагически погибшую дочь на кладбище Ульма. Замок вместе с его землей как res fiscales[214]не мог служить вечным прибежищем, ибо было бы по меньшей мере странно, случись какая перестановка во властных кругах, оставлять будущему владельцу вместе с яблонями и кладовыми тела́ бывших хозяев. Пуститься же в продолжительное путешествие по германским землям, дабы захоронить погибшую во владениях семьи, есть труд тяжкий и опасный, взваливать который, учитывая обстоятельства, господин наместник ни на кого не пожелал. Вообще говоря, отделаться от фальшивого тела таким образом было бы выходом наилучшим – это избавило бы от необходимости терять время в церкви, платить гробовщикам и выводить все еще не совсем здравого фогта в толпу, однако мысль отнять от себя хотя бы одного бойца зондергруппы Курту приходилась не по душе. Даже если занятый одним из наемников гроб попросту спалить где-нибудь далеко за стенами, увезшим его бойцам в городе все равно нельзя будет появиться. Вверить же его заботам людей со стороны, пусть даже тысячу раз идеальной прислуге фон Вегерхофа, было опасно: поручиться за то, что те из любопытства не сковырнут крышку, не мог никто.

Когда до церемонии оставались считанные минуты, на сцене явился забытый уж было персонаж – Эрих фон Эбенхольц, прослышавший о смерти своей несостоявшейся возлюбленной и о грядущей каре одного из ее убийц. Наместник, вопреки опасениям, разговор с убитым горем юным рыцарем выдержал на высший балл, убедив его в том, что открытие заколоченной крышки излишне, ибо Хелена была убита и варварски закопана тварями не одну неделю назад, и являть глазам то, что от нее осталось, есть надругательство над собственными чувствами и благопристойностью. Избавиться от скорбящего обожателя оказалось нелегко, и Курт вздохнул с немалым облегчением, когда за спиной фогта вновь закрылась дверь его временной благоустроенной тюрьмы.

Следующим утром, явившись в ратушу, Курт был встречен шарфюрером, с мрачным удовлетворением сообщившим, что минувшей ночью птенец впервые не сдержался, когда в камеру вошли бойцы, дабы, как всегда, проверить состояние оков. Конрад пытался вырваться из цепей, ссаживая кожу на руках и приходя в еще большую ярость от запаха собственной же крови, и пытался ухватить близстоящего; вообще же его состояние перешагнуло пределы самообладания, и, если господину следователю интересно знать мнение скромного солдата, сейчас самое время для подробной беседы с заключенным, пока еще голод не вытравил из него остатки разума.