Книга Ловец человеков - Надежда Попова

«…Согласно данным “Compendium Maleficarum”[2]Франческо-Марии Гвацци[3], «прозваний для поименования ведьмы (“классов”)» количество фактически бесконечное. Как некоторые примеры:

bacularia – от «езды на палке»;

fascinatrix – от «дурного глаза»;

herbaria – от «трав»;

maliarda – от «зла, порчи», которые она приносит;

и так далее.

Гвацци, к сожалению, склонен к излишней детализации там, где в этом нет нужды, перечисляя на последующих полутора страницах скорее выдержки из народного фольклора, чем действительно некие «классы» или «виды», или хотя бы их подобие. Заканчивается сей перечень не только традиционным

maleficius – «злодей, приносящий вред людям, животным, птице либо собственности» (определение Гвацци) и

incantator – заклинатель,

но и

strix – ночная птица,

либо же попросту

femina saga – то есть, мудрая женщина.

Все это имело бы смысл, если б целью было составить некий обзор синонимов, существующих в общественном мнении. В разделе «Народные верования, суеверия и проч.» именно это и будет сделано детальнее.

Действительно же имеющее смысл и точность перечисление, так сказать, классов наличествует в «Cautio criminalis»[4], составленном весьма доходчиво и подробно Фридрихом фон Шпее. Данный труд, который конечно же должен быть изучен сам по себе в подлиннике, мы вкратце рассмотрим в данном разделе, со всеми комментариями и толкованиями»…

Ни комментариев и толкований, ни фон Шпее в подлиннике, ни чего бы то ни было еще из уже пройденного курса перечитать не было ни желания, ни, что главное, возможности. Закрыв книгу, Курт поднялся с постели, где возлежал в последние полтора часа самым непотребным образом, взгромоздив ноги прямо в сапогах на спинку кровати, и отнес учебник на полку в библиотечной комнате. Если что и раздражало его более, нежели невежество, так это то, как некоторые, прекратив чтение, шлепают книгу на стол (отчего со временем треплются корешки и протираются страницы там, где их касается сшивающая листы нить) или подоконник (где солнечный свет портит обложку, иссушая ее и ускоряя трещины в коже).

У полки он задержался, окидывая собрание книг тоскливым взглядом. Чтения было много – и именно книг, листок к листку, прошитых и переплетенных, и довольно дешевых книжек, собранных как попало, но с весьма любопытным содержанием, и брошюрок-памфлетов, но читать было уже давно нечего. Во-первых, как у любого выпускника нынешнего, 1389, года (а уж тем паче выпускника cum eximia laude[5]), все пройденное с первого по последний курс еще было свежо в памяти и как следует закреплено экзаменами, которые по жесткости требований мало отличались от допроса с пристрастием. Во-вторых, несмотря на это, за месяц, проведенный в этом небольшом (да прямо скажем – мизерном) городке, фактически каждая книга, книжка и книжечка местной храмовой библиотеки уже были перечитаны не раз. На свою беду, читал Курт быстро. Библиотека даже местного аббатства отличалась столь крайней бедностью, что куда пространнее и занимательнее были церковные записи о рождениях, смертях и женитьбах-крестинах местного населения. Каковые были прочитаны для порядка, дабы ознакомиться с положением дел не с чьих-то слов, уже в первую неделю.

Из, если так можно выразиться, рукописных трудов, еще не прочитанных и требующих обязательного прочтения, оставалась стопка листков на столе в занимаемой им комнате, но вот к ним-то прикасаться не хотелось никак. О том, что так и будет, Курта предупреждали перед распределением; это происходит каждый раз, когда провинциальный отдел начинает работу. Терпение у выпускника было ангельское (хотя, говоря это, наставники лукаво улыбались, так что данный комплимент вызывал крайнее сомнение), посему пережить этот период он, по их мнению, должен был без особых нервных потерь. Старшим, конечно, виднее, но единственное, чего сейчас хотелось Курту, это бросить всю стопку в очаг и вздохнуть с облегчением. Об этом никто никогда не узнал бы, а жить на белом свете стало бы намного проще. Правда, об этом он думал отстраненно, неосновательно, как о варианте, имеющем вероятность существования в принципе, не допуская как действительную возможность. Во-первых, это было бы нарушением долга, а стало быть – недопустимо. Во-вторых, из этого не слишком увлекательного чтения можно было составить образ жителей городка, не всегда верный при личном знакомстве. Это было возможным даже несмотря на то, что ни одной подписи, ни полностью, ни в сокращении, в наличии не было. Собственно, от полной скуки можно было развлечься тем, чтобы по стилю, словесным оборотам и почерку определить автора каждой анонимки, но полная и беспросветная скука еще все-таки не пришла. В-третьих, из всего этого мракобесия следовал один утешительный вывод: грамотность в городке прямо-таки повальная…

«Довожу до сведения майстера инквизитора»… Все opera anonyma[6]начинались одинаково, исключая те, которые, напоминая выражения ябедничающих детей, сообщали: а такая-то – ведьма, у нее козел (кот, пес, муж) с черным волосом. Кляузу на местную держательницу постоялого двора явно накатал хозяин трактира подле лавки пекаря – тот после смерти жены, как уже успели рассказать Курту, впал в искушение доступности выпивки, всегда наличествующей в его распоряжении, отчего дела пошли из рук вон, а как следствие – дикая ненависть к преуспевающей конкурентке, всегда славившейся дотошностью, аккуратностью и уравновешенностью. Побеседовать с ним, что ли, чтоб чего не натворил…

«Отказано в расследовании». «Отказано в расследовании». Почерк у Курта и так был отличный, но, кажется, именно эти слова теперь будут шедевром каллиграфии – кроме них, за последние дни он не писал ничего. Хотя кое-где хотелось поставить резолюцию «Вздор!» или «Полный бред». Временами тянуло написать «Ересь», только не в академичном смысле, а в разговорно-народном…