Книга Правитель империи - Олесь Бенюх

«Какой чудовищный, невероятный ужас! А я-то наивно полагала, что ничего не может быть на свете омерзительнее змеи. Оказывается, может».

Джерри уселся а свой стол, медленно перечитал письмо Бубнового Короля и записку Рейчел. Закрыл глаза. Последний раз, размышлял он, ее видели в нью-йоркском международном аэропорту. Однажды она сказала ему, что мечтала бы жить где-нибудь в Европе, что Америка — слишком для нее суматошная страна. «Суматошная, — Рейчел улыбнулась, развела руками, — или даже сумасшедшая. А я предпочитаю тишину, покой, уединение». Сказано это было мимоходом, в шутку, но Дерри эти слова Рейчел запомнил. Он подумал также о том, что в знак благодарности Рейчел за рождение сына он открыл на ее имя в известном женевском банке счет, на который была перечислена восьмизначная сумма. Значит, Европа? А в Европе что — Англия, Франция, Италия, Швейцария, Греция? А что, если не Европа. Что, если Южная Америка? Или Австралия? Он позвонил по внутренней связи Ларссону и приказал отменить поиск миссис Парсел и Джерри-младшего.

— С ними все о'кей, Ларссон. Абсолютно.

Ему вдруг захотелось стать маленьким мальчиком, таким маленьким, чтобы не стыдно было у кого-то старшего попросить совет, найти защиту. Джерри уже давно забыл, когда он с кем бы то ни было советовался. Зачем? В детстве для него высшим авторитетом была мать. Он повиновался ей беспрекословно. Даже мысли ослушаться не возникало. Позднее таким авторитетом стали преподаватели колледжа. Правда, кое-что из сказанного ими иногда подвергалось сомнению. Тем не менее, авторитет их был настолько велик, а желание заслужить их благодарность — столь настоятельным, что он, получив недостаточно высокие оценки, плакал. Забирался куда-нибудь в темный угол и плакал — горько, беззвучно. Еще позднее авторитетом для Джерри стали великие писатели, философы, ученые. Он даже иногда (правда, очень редко) их цитировал в подтверждение своих мыслей. Выучивал наизусть целые абзацы и страницы и потрясал сверстников и даже иногда взрослых.

Он усмехнулся — как давно это было и как примитивно наивен он был тогда. Теперь он сам для себя был высшим и непререкаемым авторитетом, высшим философом и мудрецом, высшим судьей. Для него существовало лишь два мнения — его собственное и все остальные. И, разумеется, в борьбе этих двух противостоявших друг другу точек зрения всегда побеждала первая, то есть его, Джерри Парсела. Так с кем же он хотел советоваться и у кого искать защиты. И от кого?

В семидесятые годы, после постыдного бегства великой державы из маленького Индокитая, американцев охватил «вьетнамский синдром». Парсел трижды летал во Вьетнам, хотел разобраться, почему же ни французы, ни янки не смогли победить «этих вьетконговцев». Он пришел тогда к выводу, что в принципе победить можно любого врага. Но только в том случае, если ты защищаешь нечто для тебя самое дорогое. Именно этот критерий Джерри всегда пытался применять в различных жизненных ситуациях. Теперь судьба замахнулась не просто на самое дорогое. Теперь она посягнула на то единственное, что делало его жизнь осмысленной оправданной. И сейчас, сидя здесь, за своим столом, за которым вершились судьбы миллионов и миллионов (людей ли, долларов ли — какое это имеет значение, и те и другие реальны и материальны), Джерри Парсел внезапно понял, что у него нет сил продолжать борьбу. Он был все еще завидно силен физически. И ум его был остр и безотказен. У него было сломлено то, без чего ни сила, ни ум не стоили и полцента воля. Скорее всего, он через какое-то время примирился бы с уходом Беатрисы. Может быть, он вынес бы и уход Рейчел, хотя этот удар был для него пострашнее, чем бегство дочери. Но Джерри-младший — нет, это уж было слишком. Маленький, розовый комочек жизни воплощал в себе самые смелые мечты о будущем. Он стал за очень короткое время олицетворением надежды всей его жизни. И вот его нет, этого комочка, этой надежды, этого всего.

Никогда раньше Джерри не спал за своим рабочим столом. Он счел бы подобный поступок кощунством — ведь здесь принимались решения и вершились самые смелые дела его могущественной империи. Теперь он спал, положив руки и голову на стол. Ему снилась Маргарет. Она ласково гладила его волосы, тихонько говорила: «Славный мой дурачок Джерри! Я так хотела, чтобы ты был счастлив. Это ведь так просто. Недаром французы говорят: „Если хочешь быть счастливым — будь им“. Рейчел — хорошая девочка. Но она не сберегла тебя. Приди ко мне, мой любимый. Приди скорее!»

Джерри открыл глаза и вздрогнул. В комнату прокрались сумерки. В полутьме он увидел, что у стола стоит мужчина. Лицо его было мучительно знакомым. Кто же это такой? Ба, да это же Ричард Маркетти!

— Что, небось пришел меня укорять? Может, и счеты хочешь свести? Тогда лучше прежде расскажи, как ты за Рейчел увивался, сукин сын.

— Извините, мистер Парсел, я не понимаю, о чем вы говорите, сдержанно произнес Маркетти и привычная улыбка не сходила с его губ. Джерри протер глаза пальцами, тряхнул сильно головой. Теперь он увидел, что перед ним стоит Ларссон.

— Только что мне позвонили из Лондона, сэр. Миссис Парсел и Джерри-младшего видели там в прошлый вторник.

— Оставьте их в покое, — Парсел меланхолично улыбнулся, слабо махнул рукой. — И — спасибо вам, Ларссон. И вот еще что. Я хочу поручить вам организацию завтрашнего вечера. Все инструкции вы получите через час у дежурного секретаря. До завтра, Ларссон.

Всю ночь Джерри работал. Он привел в порядок многочисленные бумаги, которые и без того велись им в общем-то весьма прилично аккуратно. Это были дневники, краткие отчеты о самых крупных финансовых операциях, черновики важнейших писем. Под утро он вновь заснул. И тотчас перед ним возник Джон Кеннеди. Бледный, печальный, растерянный.

— Ах, Джерри, — говорил Кеннеди слабым голосом, — так много потеряно за такое короткое время! Я потерял Джекки, вы — Рейчел. Мы оба — веру в себя.

— У меня веры хватает, — попытался возразить Джерри.

— Бросьте, — спокойно оборвал его Джон. — Зачем обманывать самого себя?

Джерри обиженно заморгал, недовольно засопел. Кеннеди обнял его за талию, сказал доверительно:

— Нас с вами мне не жаль. Мы свою миссию выполнили. Слово за теми, кто придет после нас.

— Я не согласен! — выкрикнул что было сил Парсел. — Я еще не все счеты свел с этим миром.

— Идиот, — спокойно констатировал Кеннеди. — Я же все знаю. Мы же все знаем.

Он обвел руками вокруг себя, и Джерри вдруг увидел огромную толпу людей. Толпа колыхалась, надвигалась на него, отходила, вновь надвигалась. И все смотрели на его руки. «Что особенного они там увидели?» — подумал Джерри и тоже взглянул на свои руки. Они все были в ранах, которые гноились. На пальцах были огромные черные когти.

— Это же не мои руки! — что было сил закричал Джерри. Не мои!

И проснулся. Едва брезжил серый нью-йоркский рассвет. Джерри посмотрел на свои руки. «Руки как руки», — спокойно усмехнулся он.

Тот день для всего окружения Джерри Парсела показался сущим адом. И обычно Джерри работал напряженно и интенсивно. Но в тот день он словно бы задался целью вконец загнать всех своих помощников. Совещание директоров компаний сменялось брифингом экспертов. Затем наступала очередь юристов. Перед ленчем Джерри лично выбрался на биржу, чем произвел сенсацию — он не был там уже много лет. Ленч был коротким и происходил в кабинете, как в далекие годы начинавшейся зрелости. Телефонные и телексные переговоры с различными городами Соединенных Штатов и с зарубежными столицами следовали один за другим. Владельцы дочерних предприятий, высокопоставленные чиновники министерств и ведомств, генералы и адмиралы, сенаторы и конгрессмены — кого только не повидал вместительный кабинет Парсела в тот день. Вопросы решались быстро и четко. Иначе и быть не могло — они были подготовлены и проработаны до мельчайших деталей. «Время — деньги» — никому и в голову не приходило цитировать эту известную на весь мир американскую поговорку. Она была аксиомой, первейшим и главнейшим жизненным девизом Парсела. «Все стареют, а с великим Джерри неуловимое время справиться не в силах», — посмеивались пронятые седьмым потом секретари Джерри. В восемь часов вечера Парсел чувствовал себя так же свежо и бодро, как и в шесть часов утра, когда он встал — раннее пробуждение он всегда считал первоосновой успешного дня. Вернувшись в свой манхэттенский особняк, Джерри долго плескался в бассейне, медленно, обстоятельно одевался. После некоторых колебаний он выбрал темно-синий с легкой искрой костюм, прихватил однотонный галстук к рубашке своей любимой бриллиантовой булавкой.