Книга Дендрофобия - Наталья Горская

– Ох, Арнольд, не знал, что ты такой скромняга! – быстро осоловел на жаре самый главный из высоких гостей. – А? Каков! И скрыл!.. Дай-ка я тя расцелую! Люблю таких людей, а то иной сделает какую-нибудь херню и уже бежит хвастать перед начальством! С гулькин хрен что-нибудь сделает для людей, а шуму столько поднимет, словно новую Эйфелеву башню построил. Ох, как не люблю таких выскочек! Я бы их в разваленные совхозы отправлял: пущай восстанавливают. Бегают, всё чего-то клянчат, всё чего-то надо им. Ух! Выселять таких в отдалённые сельские районы для оздоровительных занятий поэтическим сельским трудом и сближения с народом. А то зажрались все, пузо наели, а про народ-то забыли. А наш народ – это такой народ…

И так далее: ля-ля-ля, тру-ля-ля, «наш народ самый народистый народ в мире, век бы его не знать».

– Да-а, Тимофеич, спасибо тебе! Порадовал, – включилась какая-то весомая дама из Райцентра. – Вот порадовал, так порадовал: ведь ничего ни у кого не просил, сам всё провернул. Молодчина! Не перевелись ещё мужики на земле русской! А то есть такие чмыри, которым всё дай да подай, весь бюджет на них истратишь, а результата нет. У нас вот в прошлом году кто-то из мэров клянчил сетку капроновую за каким-то лядом, все нервы вымотал! Даже такой пустяк сами не могут осилить. Даже какой-то трипперный забор вокруг какого-нибудь долбанного объекта своими силами возвести не могут, импотенты хреновы!..

– А-а, это из соседнего посёлка? – припомнил эпопею с сеткой кто-то.

– Да нет! – не согласился другой. – Это вообще из другого района клянчили. У нас таких побирушек нет. У нас вона, какие люди есть!

Тут Арнольд Тимофеевич закашлялся и густо покраснел, чего за ним сроду не водилось. А Варвара стоит и даже ничего не говорит. Мэр уж хотел, чтобы она сама сказала, что всё это было сделано без его участия, а она молчит и на него даже не смотрит.

Вся эта пытка, в конце концов, закончилась. Высокие гости разъехались, мэр тоже куда-то исчез, и Варя позвала нас на чай. Потому что торт, который привезли для начальства, так и не тронули: всё больше налегали на спиртное, селёдку и грибочки.

Сидим мы тихо в танцевальном зале, который в детстве казался до невозможности огромным, а теперь сомневаешься, как в такой тесноте вообще можно было танцевать. Сидим на детских стульчиках, обсуждаем прошедшее мероприятие, и вдруг кто-то сиротски так в дверь скребётся. Открываем, а там Арнольд Тимофеевич как потерянный.

– Что же вы меня так подвели! – восклицает он, но без обычного своего апломба, а почти приятельски. – Я еле от них отбился… Уф! Можно я в вашем бабьем царстве посижу?

– Конечно-конечно, Вам всегда можно, – испугались мы, что наш мэр такой испуганный и робкий.

Но он вдруг перестал разыгрывать несчастье, сразу как-то воспрянул и спросил:

– Варвара, что за дела? Почему ты со мной не посоветовалась?

– Мы советовались, – спокойно ответила Варя. – Я уж тысячу раз Вам говорила, что детская площадка нужна. А то сад – детский, а площадки нет ни детской, никакой другой.

– Ах, да-да, помню… Ох, замотался я! Столько дел, столько хлопот! Всем чего-то от меня надо…

– Да Вы садитесь, – пригласили мы его. – Давайте мы Вам чаю нальём.

– Ну, налейте, – разрешил мэр за собой поухаживать и опять скосился на Варвару: – А как вы это всё сделали-то?

– Мы Феликса Георгиевича попросили помочь.

– Чем же вы с ним расплачивались?

– Древесиной. Он себе всю оставшуюся древесину забрал. Несколько кубометров осталось.

– Так просто! Натурой, значит, расплатились, ха-ха…

Стали мы его расспрашивать о поездке в далёкую Англию, чтобы он хоть немного развеялся от давешнего потрясения, а его как подменили. Всегда любил он что-нибудь рассказывать, особенно нравоучительное, особенно, когда были слушатели, а тут отвечает односложными словами.

– Ну, Арнольд Тимофеевич, – подливает ему чаю Марина. – Вы сегодня прямо сам не свой. Феликса легче разговорить, чем Вас! Расскажите, какие там в Англии женщины.

– Да женщины как женщины, – мэр опять скосился на Варвару. – Что вас всё какие-то глупости интересуют?

– А там есть парки? – спросила воспитательница младшей группы.

– Да.

– Их там вырубают? – спросила воспитательница старшей группы.

– Нет.

– Вот! А почему же у нас…

Маринка хотела его ещё о чём-то спросить, но он вдруг сказал такое, что мы не сразу поняли, послышалось нам или нет. Поставил он чашку, повернулся к заведующей детсада и сказал:

– Варвара, выходи за меня замуж.

Варька сильно вздрогнула, уронила чашку, внимательно посмотрела на Арнольда Тимофеевича, как в сумраке под утро вглядываются в циферблат будильника, и сказала что-то своё, словно и не расслышала его:

– Я не знаю, куда мне остатки сетки девать. Она у нас в кладовке лежит.

– Выброси, – усмехнулся мэр.

– Как же можно? – Варвара испуганно на него посмотрела. – Она же казённая!

– Я тебе не о том говорю, – Арнольд Тимофеевич встал и направился к ней. – Я спрашиваю, ты замуж за меня пойдёшь?

– Да я не знаю… куда сетку девать… она в кладовке лежит, – Варя тоже встала и пошла вокруг стола.

Мы сидели кружком вокруг детского столика, вот они и пошли по кругу: он за ней – она от него. Хотя, как посмотреть. Солнце с Землёй тоже движутся по кругу относительно друг друга, так что не поймёшь: то ли Земля от Солнца убегает, то ли она его догоняет.

– Варвара, ты можешь мне ответить?

– А? Что?

– Выходи за меня.

– Как это я за Вас пойду, если Вы женаты?

– Так я разведусь.

– Чего я вдруг пойду замуж? Мне уж сорок лет, а я вдруг замуж пойду.

– Да мне-то больше, чем сорок.

– Я не могу: у меня детей шестьдесят три человека, а я замуж пойду.

– Так мы ещё своих родим.

– Да чего я буду рожать во столько-то лет? Со мной ни один врач возиться не станет в таком возрасте.

– В Англию поедем рожать.

– Не поеду я в Англию. Там у англичан и без нас забот хватает.

– Ну, тогда в Москву.

– Нет.

– Да какие твои годы?

– Да отстаньте Вы от меня!

– Да не отстану я от тебя!

– Не пойду я за Вас.

– Пойдёшь.

– Нет.

– Да.

– Малолеток себе найдите каких-нибудь и им лапшу на уши вешайте.

– Да зачем мне они? Я тебя столько лет знаю, и ты меня знаешь таким, какой я есть. Я твоих родителей знал, как родных, и они меня знали, как облупленного. Чего ж тут думать?