Книга Безумие Дэниела О'Холигена - Питер Уэйр

— Это Дэниел? Ларио, надо его чем-нибудь покормить, — заботливо грозивший палец предвосхитил появление Алисон из кладовки.

Дэниел не в силах был говорить, пока Ларио ни отпустил его смещающим ударом по плечу.

— Я ел. Честное слово, ел, — запротестовал он, но Ларио уже разжег плиту, воскрешая сковороду с каким-то вязким рагу.

— Совсем немного. Туземное блюдо. Невероятно питательное.

Кухонный стол, казалось, слегка колебался, пока Дэниел приближался к нему неуверенным шагом. Позвоночник его все еще помнил удар крокетным молотком в передней, питоново объятие Ларио помутило ему зрение, кровь стучала в висках. Уинсом уже вовсю трудилась над блаженным Катбертом Севрским, зачирикивая его посредством оранжевого карандаша.

Усевшись между дочерью и бывшим мужем, Алисон обняла обоих.

— Спасибо, что пришел, Джиндж.

— Пасиба, — рассеянно произнесла Уинсом.

— Рад тебе, клянусь Богом! — снова закричал Ларио, рьяно схватил кочергу, словно готовый к убийству умалишенный, и принялся шуровать ей в камине, явно собираясь предать кого-то смерти на каминной решетке. Все в Ларио Фетце было больше, чем жизнь. С берета Че Гевары на макушке до подошв армейских башмаков, он был шести с половиной футов роста, смуглый и сама сила, весь бородатый и волосатый, как его хорватские предки, и такой же неутомимо изобильный. Его взгляд на жизнь был освящен склонностью племени его сицилийской матери к свержению всех и всяческих правительств, законов, финансовых систем и агентов принуждения. Ни больше ни меньше. Людей он осыпал «товарищами» и «фашистами» в зависимости от его мгновенной оценки их отношения к решительному свержению решительно всего. После того как он вынес приговор, никакие последующие сведения, идущие вразрез с приговором, не могли его изменить. Работать — означало укреплять капитализм, и потому Ларио не работал и называл себя художником-агитатором. В свои сорок пять лет он был глубоко иррационален.

Неспособный к мирным действиям, Ларио запустил кочергу в ящик с углем.

— Читал о тебе в газете. Чудесно! Уничтожение организованной религии — это сердцевина нашего дела. Прямо-таки сердцевина! Жаль, меня там не было. Вместе мы могли бы кое-что устроить, а, товарищ?

Алисон содрогнулась при мысли о Ларио и Джиндже, действующих сообща. Доски пола настороженно заскрипели, когда Ларио затопал к столу, неся варево Дэниелу.

— Это тебе, — сковорода наклонилась, эманация теплого рагу полилась в Дэниелову тарелку и, испустив ужасный, как бы прорвавшийся запах, медленно остановилась. Застыла. — Мург-хара-массаледарх,[29] — возвестил Ларио, — горох с рубцом. Кушлские сепаратисты в горах Кхандры могли сражаться три дня подряд, отведав такой пищи.

«А может, и из-за нее», — подумал Дэниел, когда зловещие комки показались на поверхности маслянистой взвеси.

— Спасибо, Ларио. Я, право же, не голоден.

Уинсом на мгновение перестала раскрашивать блаженного Катберта.

— Вчера в Па-ке ептилий ко-мили голодных к-окодилов, было так здо-ава. Как будто они ели тех ту-истов!

— Уинсом! — Алисон посмотрела сердито.

— А папочка так — адовался, когда мы смотъ-ели это в телевизо-э.

— Мы смотрели это по телевизору, — поправил Дэниел.

— Мы тоже, — раздраженно сказала Уинсом, — об этом и гово-ю.

— Большинство туристов — все равно фашисты, — рассудил Ларио. — Ты ведь не станешь покупать шикарное авто и проводить месяц на Мысу, если у тебя нет денег, а денег у тебя, если ты не фашист, нет и не будет. Правильно, Дэниел? — Его глаза фанатично блестели.

— Конечно.

Бросившись животом на кухонный пол, Ларио превратился в голодного крокодила:

— Р-р-р! Я хочу есть! А! Маленькая фашистская буржуйка! Р-р-р-р!

Наблюдая детское счастье Ларио, Дэниел не испытывал ничего, кроме восхищения этим человеком, общество которого Алисон предпочла его собственному. Он никогда бы не смог возненавидеть Ларио за то, что произошло. Ларио забывал причины и следствия и благодаря своему бессвязному мышлению оставался настолько бесхитростным, что не нес по-настоящему никакой ответственности за крутые повороты своей жизни. Алисон оказалась таким крутым поворотом, и Ларио относился к ней с той же щедростью и преданностью, которыми он одарял всех, кого называл «товарищ». Он вовсе не ожидал, что она его за это полюбит, но, к его восторгу, именно так и случилось. Ненавидеть Ларио было все равно, что ненавидеть ребенка за то, что он не взрослый.

Наконец стол был избавлен от мург-хара-массаледарха, и из кладовой появился праздничный торт. Как только пять свечек были зажжены, Уинсом скомандовала: «Пойте все Happy Birthday!» — и, дожидаясь исполнения приказа, застыла с зажмуренными глазами и ангельской улыбкой на остром личике. После того как пение закончилось, она вытащила откуда-то водяной пистолет и погасила свечки. Торт разрезали на части, и Уинсом с самым большим куском в одной руке и с карандашами в другой вернулась к расцвечиванию блаженного Катберта. Она обуглила одежду и конечности мученика черным карандашом, так что бедолаге пришлось пострадать от частичного сожжения еще до того, как мучители вышвырнули его в окно.

Ларио одобрительно наблюдал.

— Не боится экспериментировать, смотри-ка ты, товарищ мой маленький! Не коснеет в жалких рамках бытового реализма. Как тебе это нравится, Али? Два художника в одной семье! Какая удача!

Алисон преданно улыбнулась Ларио и однако же подумала о том, что карьера старшего художника могла бы быть и поуспешнее. Для начала он мог бы, например, продать хотя бы одну из своих картин. Гараж был забит работами Ларио — холстами с такими жуткими образами, что даже мыши их не трогали.

Сам художник проглотил последний кусок праздничного торта, взглянул на часы и поднялся.

— Время радиоперехвата, товарищи. Паразиты едут домой. — Ларио шумно прошел по кухне и открыл дверь в смежную комнату, в «пещеру», как он ее называл, — центр тайных беспроводных операций. — Эй, Дан, я крикну, если услышу что-нибудь интересное, — и захлопнул за собой дверь.

— Что еще за перехват?

— У него новый радиоприемник, который перехватывает полицейские и автомобильные телефоны. Он думает, раз они есть только у богатых, он может услышать что-нибудь полезное для «дела», — Алисон печально улыбнулась Дэниелу, он не смог не улыбнуться в ответ.

— Совсем чокнутый, правда? — сказала она.

— Что такое «чокнутый», мамочка? — спросила Уинсом.

— Не вашего ума дело, барышня. Если закончила есть торт, иди чистить зубы. Докрасишь потом.

— Только доделаю къ-овь, — торжественно проинформировала Уинсом и, стиснув зубы, принялась за раны летящего из окна мученика.

Алисон повернулась к Дэниелу: