Книга Калинова Яма - Александр Пелевин

Постоянно на взводе, все время на взводе, как же это невыносимо, думал он.

Докурив, Сафонов расстегнул пиджак, вытер капли пота со лба, поправил челку и присел на парапет. Бессонница давала о себе знать учащенным сердцебиением и дергающимся правым веком. Он спрятал лицо в ладонях, закрыл глаза и снова попытался обдумать все, выявить хоть какие-нибудь детали, понять, что к чему и что с этим делать. Мозг отказывался работать.

«Нельзя верить в совпадения, совсем нельзя, никак нельзя. Зачем Сальгадо появился на этом вечере? Знал ли он обо мне заранее? Я не могу понять этого. Почему майор Орловский? Зачем Сальгадо вообще упомянул о нем? С другой стороны, если бы они уже вели меня, то логично было бы все же вести себя поосторожнее — они ведь понимают, что в этом случае я почувствую слежку. А может, им и надо, чтобы я почувствовал слежку? Вряд ли. Это бессмысленно. Эти не любят играть, они выслеживают, осторожно подбираются, а потом ловко и неожиданно берут».

А потом ловко и неожиданно берут, повторил Сафонов свою мысль, и ему опять стало страшно.

«Спокойно, спокойно. Не надо уподобляться Кестеру. Скоро мой поезд. Я сяду в него и, наверное, даже посплю. Тогда у меня будет лучше работать мозг, и я что-нибудь придумаю. В любом случае, меня еще не взяли. А может, меня ждут в Брянске? Да что ж такое, черт возьми».

Наконец подали поезд; Сафонов схватил чемодан и направился к своему вагону, который отличался от остальных оранжевым цветом, белыми занавесками за окнами и надписью «Спальный вагон прямого сообщения». Белые занавески манили и обещали уют. Возможно, даже сон. Долгий, крепкий сон. Только бы не проспать станцию Калинова Яма, — но можно будет попросить проводника, чтобы разбудил.

Горячий, терпкий, тягуче-дегтярный запах рельс радовал и будоражил его. Он шел по платформе, слегка ускоряя шаг; мимо пробегали тучные украинцы в белых вышиванках, бодрые красноармейцы, какой-то хмурый кавказец в светлом костюме, женщины, пионеры…

Жара сменилась прохладой вагона, и Сафонов вздохнул полной грудью: ему становилось легче. Он прошел в свое купе — соседа еще не было, — положил чемодан на багажное место и уселся возле окна.

Выдохнул.

Поезд отправится через полчаса.

«Слишком быстро меняется настроение, — подумалось ему. — Это нехорошо, этого не надо, это говорит о том, что я мало отдыхал».

В купе заглянул проводник в темно-синем кителе с петлицами НКПС[13]. Лицо его было загорелым, гладко выбритым, с маленьким подбородком и высоким лбом. Из-под фуражки выбивались темные волосы.

— Доброе утро, товарищ. Желаете чаю или кофе?

— Да, я бы хотел чаю, — ответил Сафонов. — С сахаром. Две ложки.

— Хорошо. Пирожные, бутерброды? С сыром, с колбасой.

— Да, бутерброд с колбасой. И… есть ли у вас минеральная вода?

— Да, конечно, с газом и без газа.

— С газом, пожалуйста.

— Девяносто копеек.

— Хорошо.

— Сейчас принесу.

Проводник удалился. Сафонов вдруг понял, что совершенно не озаботился мелочью: в бумажнике были только пятирублевки и червонцы.

Вдруг он вспомнил, что несколько дней назад какая-то барышня отдала ему найденную на улице трехрублевку. Да вот же она, в заднем кармане брюк. Он даже не вытаскивал ее — совсем забыл.

Сафонов достал трехрублевку, развернул ее и замер.

Прямо поперек зеленого красноармейца было начертано темно-синей перьевой ручкой:

НЕ ВЕРЬ ТРЕТЬЯКОВУ. ОН ВРЕТ. ВСЕ ПОШЛО НЕ ТАК. СРОЧНО ЗАЙДИ КО МНЕ ДОМОЙ.

ВАВИЛИН.

Сафонов с минуту смотрел на трехрублевку, ничего не понимая. Его руки дрожали.

Так, спокойно. Вдохнуть, выдохнуть. Вдохнуть, выдохнуть.

Черт!

Он смял купюру в кулаке.

Вдохнул, выдохнул.

Снова развернул. Надпись не исчезла. Не померещилось. Это точно был почерк Вавилина, он хорошо знал его.

Все было не просто плохо, все было очень плохо. Значит, все самое худшее, о чем думал Сафонов, было правдой. Значит, Кестер не просто так паниковал. Что с ним случилось? Его убили в ту же ночь? Взяли? Взяли утром? Почему Третьяков врал? Он завербован? Или изначально был с ними? Или его тоже взяли?

— Да что же происходит, — сказал Сафонов беззвучно, одними губами.

Он откинулся на спинку сиденья.

«Господи, какой же я дурак, какой же я идиот, какая же я бестолочь, ну надо же так, ну нельзя же так, ну почему я так».

От злобы на себя он закусил губу.

«Почему, почему я сразу не развернул эту бумажку, почему. Ведь должно же было меня это насторожить, но почему-то не насторожило. Расслабился на летнем солнышке? Разнежился? Отупел от жары? Совсем испортился, а ведь был профессионал, да что ж такое, черт, черт, черт бы побрал все это».

В дверях вновь появился проводник с подносом. Он поставил на столик чай в подстаканнике, бутерброд на блюдце и бутылку минералки.

— Прошу прощения, — поднял голову Сафонов. — Но у меня нет мелочи. У вас найдется сдача с пяти рублей?

— Да, конечно, — улыбнулся проводник.

— А еще, пожалуйста, — он с трудом подбирал слова. — У меня к вам большая просьба.

— Да?

Сафонов вдруг понял, что говорит очень медленно и рассеянно, и снова попытался взять себя в руки.

— Мне нужно будет выйти на станции Калинова Яма. Ненадолго. Разбудите меня, пожалуйста, когда будем подъезжать к ней, хорошо?

— Да, конечно, — невозмутимо ответил проводник.

Сафонов медленно достал из кармана бумажник, вытащил пятирублевую купюру, уронил ее на пол — разжались пальцы — поднял, протянул проводнику. Тот посмотрел на него с озабоченным лицом.

— Может быть, вам принести таблетку от головной боли? Вы выглядите нездоровым. С вами все в порядке? — спросил он.

— Все хорошо, — Сафонов попытался улыбнуться. — Я просто очень хочу спать.

— Тогда спите, — мягким голосом ответил проводник. — Я разбужу вас, когда мы будем подъезжать к станции Калинова Яма. Сдачу положу на стол. Вы в купе один, попутчика у вас не будет. Никто не помешает вашему сну.

Голос его был добрым и теплым.

— Да, хорошо. Спасибо.

Проводник вышел и закрыл за собой дверь купе.

Сафонов сделал глоток чая, поставил стакан на стол и прислонился лицом к стеклу. Он решил, что не поедет в Брянск. Он выйдет на станции Калинова Яма, возьмет у связного шифр и передатчик и отправит шифровку. Он напишет: «Выполнить задание не представляется возможным. За мной слежка. Скорее всего, я раскрыт. Возвращаюсь».