Книга Парфетки и мовешки - Татьяна Лассунская-Наркович

— Молчать! — взвизгнула она. — Ты забываешь, с кем ты говоришь и что ты говоришь! Если я говорю, что ты виновата, значит, так и есть! Я этого так не оставлю, я доложу инспектору! — и Щука пулей вылетела из класса.

Поднялся невообразимый шум. Девочки кричали, волновались; порядок в классе восстановить было невозможно.

Но вот распахнулась дверь, и Щука вернулась — в сопровождении инспектора. Сердце Гани замерло. В классе наступила мертвая тишина, девочки невольно затаили дыхание. Сдвинутые брови инспектора не предвещали ничего доброго.

— Медам, — обратился он к поднявшимся со своих мест воспитанницам, — m-lle Ершова только что сообщила мне о прискорбном случае, имевшем место в вашем классе. Каждая из вас сама понимает, насколько оскорбительна подобная выходка вообще, а в отношении всеми уважаемой m-lle Ершовой — в особенности. Казалось бы, виновная должна была бы немедленно попросить прощения у обиженной ею преподавательницы, но она не только не сделала этого, но еще отрицает свою вину.

— Госпожа Савченко, — обратился он к Гане, — я последний раз предлагаю вам сознаться в вашей глупой и неуместной шутке и извиниться перед m-lle Ершовой!

— Я не буду извиняться… Я ни в чем не виновата, — взволнованно ответила девочка.

— Вы слышите? Госпожа Савченко упорно отрицает свою вину, хотя m-lle Ершова и застала ее, так сказать, на месте преступления. Ну, что же делать! Мы, со своей стороны, приняли все меры к тому, чтобы смягчить наказание виновной. Но ввиду такой нравственной испорченности госпожи Савченко мы не можем быть снисходительны к ее проступку. Я обращаюсь к вам, m-lle Малеева, — делая знак в сторону дежурной дамы, продолжал инспектор, — с просьбой принять самые решительные меры к исправлению поведения госпожи Савченко. А за сегодняшний случай прошу немедленно наложить на нее строгое взыскание.

— М-lle Малеева, я, со своей стороны, позволю себе просить вас публично наказать этого злого ребенка, — поторопилась добавить Ершова. В душе она была очень рада тому, что наконец будут приняты энергичные меры к искоренению ненавистной ей клички. Она чувствовала удовлетворение задетого самолюбия, и ей ни на минуту не пришло в голову сомнение о возможной ошибке.

Все факты говорили против Савченко…

А Ганя стояла безмолвно, с широко раскрытыми глазами, в которых застыли слезы.

«Что это? Сон? Ужасный сон? — спрашивала она себя. — И как это все случилось? За что меня срамят перед всем классом, грозят наказать в пример всему институту? За что же, за что? О Боже мой, заступись за меня!»

Во время рекреации девочки собирались кучками, шептались, то и дело поглядывая в сторону Савченко.

— А я вам говорю, что она не виновата, — горячо уверяла Липина, — не таковская Савченко, не стала бы кричать, а еще меньше отпираться да лгать.

— Ах, скажите, пожалуйста, какой адвокат нашелся! Тебя, машер, послушать, так все кругом виноваты, только твоя Савченко — святая, несчастная жертва! Ха-ха-ха! — делано расхохоталась Исаева.

— Святая Савченко или нет — это не нам решать, а вот что под нее многие подкапываются, так это точно, — многозначительно возразила Липина.

Окружающие насторожились, но Липина, видимо, больше ничего не хотела говорить.

— Ха-ха-ха! — Исаева опять залилась громким смехом. — Подумать только! Подкоп, подвох, ха-ха-ха! Очень смешно! Поймали воспитанницу, как говорится, с поличным, — так нет же, все ошиблись! Невинная жертва! Ха-ха-ха! Только ошибаетесь, госпожа Липина: вы хоть и первая ученица и умница записная, но мы, остальные дурочки, в ваши басни не поверим, не правда ли, медам? — самоуверенно обратилась она к девочкам.

Но никто ей не ответил. Слова Липиной произвели на всех сильное впечатление, которое не смогла разрушить насмешка Исаевой. В душе почти каждая девочка считала Савченко не способной на обман и тем более на такую дерзкую и глупую выходку.

— Знаете, медам, — горячо заговорила Рыкова, худенькая высокая девочка с нервным бледненьким личиком, — по-моему, Липина права: кто-то скрывается за спиной Савченко, сваливая на нее свою вину. Но пусть эта злодейка знает, что ее поступок низок, что всякая благородная воспитанница ее осудит, — да и от собственного суда совести она не уйдет… — заключила Рыкова дрожащими от волнения губами.

Вокруг стало тихо. Слова Рыковой казались девочкам пророческими.

Ганя не слышала этих разговоров. Бледная и растерянная, она не могла прийти в себя от разразившейся над нею беды. Ее смущало всеобщее внимание, и, чтобы скрыться от любопытных, она поспешно откинула крышку пюпитра и заслонила ею голову.

Но тут ей снова бросилось в глаза пустое место, обычно занятое портретом отца. И девочка, охваченная тревогой, забыла обо всем, даже о своей незаслуженной обиде.

«Неужели пропал?» — со страхом думала она, быстро выкладывая на скамейку все содержимое пюпитра. Ганя тщательно пересмотрела и даже перетрясла каждую книгу, каждую тетрадь — в надежде, что злополучная карточка вот-вот откуда-нибудь выпадет. Но все поиски были напрасны: портрет исчез бесследно.

Женя Тишевская молча наблюдала за подругой. Она не знала, как ей держать себя с Ганей: в душе она не верила в ее вину; к тому же ее тонкий слух отчетливо уловил, откуда просвистело «Щука», но она не знала точно, а только догадывалась, кто именно был виновен.

«Может, я и ошибаюсь, — думала она. — Может, назову невиновную — и пойдет опять история, и вместо одной накажут другую… Но все же легко может выйти так, что кто виноват — тот выйдет сухим из воды. Так уж лучше не по моей вине кого-то накажут. Да и пустяки, ничего особенного Гане не сделают: ну постоит у печки в столовой — не она первая, не она последняя, — вон она даже и не плачет, роется в своих вещах, как ни в чем не бывало», — Женя, озадаченная поведением подруги, подумала о ней даже с некоторой досадой.

«И что она словно ищет. И перед приходом Щуки что-то искала… Ах, да, ведь она жаловалась, что у нее пропала карточка отца», — вспомнила Женя и обратилась к соседке:

— Ну что, нашла своего папочку?

— Нет! Все обыскала, как сквозь землю провалился!

— Да куда же он девался? — недоумевала Женя.

— Прямо не понимаю, точно кто-то взял его. Да кому он нужен? — пожала плечами Ганя, сама не веря в свое предположение.

В Тишевской вдруг поднялась какая-то безотчетная тревога: хотелось что-то вспомнить, уловить. Почему-то эта пропажа не стала для нее неожиданностью — напротив, она как будто ждала, что услышит о ней. «Но почему?» — спрашивала она себя и не находила ответа.

— Поищи еще, да хорошенько, — посоветовала она Гане.

— Да я и так все пересмотрела, нет его нигде.

— Подожди, я спрошу девочек, не видал ли его кто-нибудь.

— Не надо, оставь! — нетерпеливо остановила ее Савченко. — И без того все против меня.

— Ганя, скажи: ты не виновата? — с тревогой заглядывая в глаза подруги, решилась спросить Тишевская.