Книга Место преступления - Фридрих Незнанский

Так, может, и поэтому искала документы милиция, производившая обыск на фирме и в доме покойного? Знали, получается, о крупном вкладе, который «сгорел»? А почему знали? От кого, если соблюдается тайна вкладов? Так, кажется, сказано в том договоре, который пробежал глазами Агеев. Нет, братцы, не все тут просто. И интерес милиции — не случаен. Наверняка ведь уверены, что не выбросили родственники финансовый договор после смерти Краснова, и даже когда в городе было официально объявлено, что компания «Мега Инвест Групп» обанкротилась и прекратила свое существование.

А в общем, рассудил Филипп, ничего пока ровным счетом невозможно понять. Хотя предположений — выше крыши. Ясно лишь одно: надо брать, что называется, за подчеревок Лешку Захарикова и ростовщика Плюшкина — для начала. Всей правды они не выложат, разумеется, но если нажать легонько на чувствительное место, заговорят. Да что — заговорят? Завоют, заорут благим матом! Просто надо к делу подойти профессионально.

Филя вообще был сторонником жесткой оперативной тактики, когда размышлять особо некогда, а твой «клиент», ввиду отсутствия у него реальных возможностей ускользнуть от прямого и честного ответа, вынужден принимать кардинальный выбор: или — или. Причем желательно, чтоб и без долгих раздумий, поскольку потом свои жалобы относить ему будет некому. Не в смысле того, кому конкретно «сливать» свои слезы, а потому, что пострадавший, который, возможно, еще и мог бы пожаловаться, увы, будет уже не в состоянии лично это сделать. По разным причинам, но также и ввиду своего общего нездоровья. Такие вещи обычно воспринимаются быстро, если их в доходчивой форме доносить до «клиента»…

Когда Сергуня начал повторяться, — портвейн, даже и охлажденный, на вчерашние дрожжи действовал заметно, — Агеев понял, что рыбачок выложился полностью, до донышка. Ну, разве что еще с адресами указанных лиц поможет, на первый случай — Захарикова и Плюхина, так правильно звучит фамилия «старика-процентщика». А вот о Сороковкине придется спрашивать у Захарикова, которому может стать очень больно, если он забыл точный адрес своего очередного хозяина. В смысле, еще и в моральном отношении. Ведь физическая боль иной раз может оказаться куда слабее моральной, если «клиент» не подготовлен к последней всем ходом предыдущих событий в своей биографии…

Опохмелившийся Сергуня глубоко проникся заботами отдыхающего, про которого понял только одно, главное, и этого ему было достаточно: мужик «запал» на Морозиху, а теперь, попробовав Фроську на вкус, по-мужски, захотел еще и помочь ей с тем вкладом, который у нее, как и у многих в городе, «сгорел» вместе с «Мегой». Ну и чего, святое дело — и то, и, стало быть, другое. Тем более что и Сергуня, будучи мужиком совсем не старым, случалось, и сам охотно засматривался на пухленькие прелести быстрой на ногу хозяюшки, и она далеко не всегда отказывала ему в рюмочке, когда сосед, — все они тут соседи, — помогал по трезвому делу в нелегком ее и одиноком бабьем хозяйстве. А что орала, так на то она и баба, ей и не полагается иначе. Орать — они все орут…

А москвич-то ничего оказался, быстро сообразил, чего Сергуне, как обычно, с утречка не хватало, и «спонсировал» еще на бутылочку «красненького». Ну, а за такое дело и поговорить можно, отчего ж не поговорить? Опять же и о том, про что знал фабричный сторож, а все знания его как раз и ограничивались кругом, в середине которого были две его «подлые вражины» — Захариков с Плюшкиным. Да и вопросов-то оказалось немного. И, приняв стаканчик — для поправки пошатнувшегося здоровья, Сергуня весьма охотно, вместо посещения бесполезной, в общем-то, Кузовки, взялся проводить москвича сперва к дому Плюшкина, он поближе будет, на Островского, а после и на Трудовую, где в пятиэтажке проживал нынешний «командир производства», смех один, — суетливый и неприятный Лешка Захариков. Иначе его даже и на «Универсале» никто не звал, — Лешка, и все. Не вырос до Алексея. И не вырастит уже…

Свои размышления вслух Сергуня подкреплял неприглядными, с его точки зрения, примерами Лешкиной суеты: тот, будто нарочно, всегда панику разводил. Особенно когда эта история с деньгами началась. Будто специально кто-то его под руку толкал. Его даже «комиссаром паники» обозвали, но не прижилось, сложно для общего понимания, Лешка — вернее.

«А Сергуня-то у нас — философ, — в свою очередь, размышлял Филипп, пытаясь выловить из каши информации хоть что-нибудь полезное для себя. — Ишь как его разобрало! Пухленькие прелести… попробовал на вкус… Прямо, такое впечатление, что он у Фроси днюет и ночует. А она его разве что для блезира метлой гоняет. А может, у них и есть такие отношения? Он ей клиентуру поставляет, а она ему «отстегивает»… от своих «пухленьких», а? Надо бы проверить, слегка ревность, что ли, перед ней разыграть, но несильно, а то еще, бог весть, о чем подумает… А зачем это нужно?.. Нет, славная бабенка, славная… — И спохватился: — О чем думаю?»

Они подошли к улице Островского, где в третьем доме от перекрестка, прочном, кирпичном, с мансардой на втором этаже, проживал местный ростовщик. Неплохо устроился. Забор здесь был железный, зеленый снаружи и белый внутри, кованые ворота с калиткой. Небось, и собаку по ночам с цепи спускает. А как же иначе свои миллионы, которые он охотно в долг дает — под проценты, сохранить?

— Ты бывал тут? — спросил Сергуню, и тот отрицательно замотал головой со спутанными, нечистыми волосами.

«Нет, — тут же подумал Филя, — не может Фрося этакое чудище нечесаное на свои пуховые перины приглашать… и сомневаться нечего… Но вот как в дом этот проникнуть, чтобы некоторые «вопросы поспрашивать» — наедине, разумеется?»

— Сергуня, а ты не знаешь, ты ведь здесь все знаешь, мне и Фрося тебя хвалила: славный, говорит, мужичок, пил бы поменьше, а так про всех знает. Вот как, видишь? Так хочу спросить, этот Плюшкин-то ваш, он один живет или с родственниками? И вообще, кто он? Откуда тут взялся? Фрося говорила, будто он появился в городе не так давно, это верно? И потом, если я, например, захочу зайти к нему, ну, в долг взять, мне тогда чего, звонить надо предварительно? Или просто постучаться в калитку? И как он деньги-то дает? Сам отстегивает или в банк клиента отводит?

— Так у него ж — юрист. Ты позвони, скажи, кто ты и откуда, тот проверит, чтоб без обмана, а потом и Плюшкин калитку откроет. При юристе, конечно, один — ни-ни, и не пробуй…

Сергуня несколько подозрительно посмотрел на Филиппа, будто в нем вдруг проснулось подозрение, что москвич, подобно Раскольникову, хочет зарубить процентщика топором. И предостерегает от необдуманного поступка. Как бы по-дружески. А в принципе, он, пожалуй, и не имел бы ничего против, чтоб ростовщика «замочили». Но это Филя так подумал — за Сергуню, сам-то тот вряд ли когда-нибудь читал Достоевского, разве что слышал?..

— Да нет, — засмеялся Филя, — ты чего думаешь, я его душить стану? Или резать? Своя жизнь мне дорога, как память. Я к тому, что хочу сообразить, понимаешь ли, на каком этапе у него начинается обман? Так ведь вроде все правильно и по закону, а получается, что все от него плачут. И все у него в долгу. Разве порядок? Честные банкиры так никогда не поступают. А еще эта ваша «Мега» паршивая. Всех ведь подставила! Мне Фрося и жалуется: хотела добро своей инвестицией кому-то принести, а пострадала. И — дважды. Ну, сам скажи, разве не так? Нешто порядок?