Книга Там, где кончается волшебство - Грэм Джойс

— Нет, — заявила она. — Мамочка говорит, что пакетик можно брать, только когда заплатишь. Она сама так говорит.

Я разозлилась. У Мамочки действительно имелся свод мудреных правил, как и за что платить: до, после, свернуть бумажку в трубочку, оставить так. Бредятина.

— Я делаю все немного по-другому, чем Мамочка, понятно?

Эмили в ужасе уставилась в пол. Я сжалилась над бедняжкой и сказала:

— Не сильно по-другому, только чуточку. По-моему, так даже лучше. — И снова протянула ей пакеты.

На этот раз она их взяла.

— Конечно же, тебе виднее. Сколько я должна?

— Так, дай подумать. За торт — мне надо посчитать. Два коржа? В следующий раз скажу. Все остальное — как всегда. Оставь на камине сколько можешь.

Она повеселела. Потом показывает мне большой палец и говорит:

— У меня еще одна маленькая просьба. Так бы хотелось убрать ее до свадьбы.

Вот стервозина, подумала я. Ну сколько можно! И чуть было не сказала, что я не удаляю бородавки, но ведь она как пить дать возразила бы, что Мамочка этим занимается.

— Ты принесла фасолинку?

— А как же! — с гордостью воскликнула девушка и вытащила из кармана стручок обыкновенной фасоли.

Я внутренне задрожала, но виду не подала.

— Поднеси палец к свету.

Она согнула палец, а я коснулась бородавки указательным пальцем и, не отрывая его, сосчитала до трех; потом взяла стручок фасоли и подержала указательный палец теперь уже на нем, считая до трех; затем вынесла фасолинку на улицу, похоронила ее и приказала ей погибнуть вместе с бородавкой. Эмили тоже вышла и очень скоро, не без моих стараний, оказалась за калиткой. Я обещала ей, что вышью оберег — магический пакетик с травами, который защищает малыша в утробе. По-моему, она обрадовалась, во всяком случае снова нервно затараторила, хотя меня уже занимали совсем другие мысли. Я думала о торте. Без посторонней помощи мне не обойтись. Вернувшись в дом, я первым делом посмотрела, что на каминной полке.

Эмили оставила двухшиллинговую монету. Вздохнув, я кинула ее в банку из-под чая.

Мне понравилось, как у Джудит звенел дверной звонок: первая нотка замерла, а пауза перед следующей тянулась целую вечность. За дверью работал пылесос, поэтому я позвонила еще раз. В конце концов Джудит открыла. При виде меня глаза у нее загорелись, и я обрадовалась. Входная дверь вела в гостиную, в которой работал телевизор.

Джудит взяла мое пальто. Она жила одна. Я поразилась, какая у нее чистота. Она угостила меня чаем с печеньем гарибальди. Оно так выглядит, как будто в него насовали дохлых мух, и мне всегда становится немножко дурно, когда рядом его кто-то ест.

— Мне надо закончить уборку, — сказала Джудит и, включив пылесос, принялась елозить по ковру, на котором, клянусь, не было ни одной соринки.

Но я не возражала. Я присела. Поскольку сами мы жили без телевизора, меня он буквально гипнотизировал. За шумом пылесоса я пыталась разобраться, что происходит. Показывали фильм про больницу. Больница выглядела так же безупречно, как жилище Джудит, в отличие от той, где лежала Мамочка.

В конце концов, несколько раз проплыв передо мной с исступленной сосредоточенностью, Джудит выключила пылесос. Свернула шланг и сказала:

— Уильям считает, тебе не следовало отправлять ее в больницу.

— А что мне оставалось делать?

— Он думает, что ей оттуда уже не выйти.

— Откуда ему знать? — отрезала я.

Она убрала пылесос в шкаф и села рядом. Мы молча смотрели телевизор. Медсестра была влюблена в доктора. Стояла такая тишина, что слышно было, как мы моргаем. Потом я вдруг сказала — как будто между делом, — что нас собираются выселить из дома. Джудит резко повернулась ко мне. Я рассказала про задолженность по аренде.

— Что ж, — после паузы произнесла она. — Придется тебе жить, как мы. Работать. Всем одиноким женщинам непросто в этом мире.

Тут она с треском разломила гарибальди и с такой решительностью обмакнула располовиненное печенье, начиненное дохлыми мухами, в чай, что расплескала его. А я тогда подумала: м-да, Джудит, руки так и чешутся надавать тебе по щекам (когда-нибудь ты точно схлопочешь).

— Но я и так работаю. Я много всего делаю. Стираю, шью, пеку.

— Ты скоро обнаружишь, что этого недостаточно, — произнесла Джудит. — А пока надо придумать, как тебе помочь.

Я поплотнее сжала губы и снова уткнулась в экран. Мне совершенно не хотелось, чтобы Джудит меня опекала.

— К тому же, — сообщила я, — мне заказали свадебный торт. С этого тоже немножко заработается, не бог весть сколько, конечно: они бедные люди.

— Еще бы, — вставила Джудит, — были б не бедные, пошли бы в кондитерскую.

— Не знаю, удастся ли к этому времени вылечить Мамочку…

— Торт свадебный, говоришь? — прервала меня Джудит. — Ты вообще соображаешь, что делаешь?

— Придется справиться самой. Все-таки деньги какие-никакие. Просто хочется, чтобы он получился такой же, как у Мамочки.

— Похвально. Но стоит ли экспериментировать на чужом свадебном торте? Это же немыслимая ответственность! Хотя ты, наверное, много раз видела, как она его печет.

— Да, видела, — проронила я. — Но тут вся соль не в том, что видишь. А в том, что нашептываешь.

Все просто. Слишком просто. Джудит молчала. Потом она сказала:

— Как жаль, что ничего не записано. Умрет человек, и все, кранты. Надо бы записать, а?

Не знаю почему, но я вдруг услышала, как невольно проговариваю Мамочкины слова: «Что не записано, того не отнять». Я рассказала ей о дядечке из Кембриджа, Беннете, как он приперся к нам, весь расфуфыренный.

— Да ты что?! — воскликнула Джудит. — И что же вы ему сказали?

— Послали куда подальше.

Джудит вернулась к рассуждениям на тему, что все необходимо записать, и я ей не мешала. Тем временем история с сестрой и доктором достигла кульминации, и разговор прервался. Я была только «за». Телевизор — такая штука: смотришь, и голова становится пустой. На фоне всех переживаний последних дней мне это было очень кстати. Потом показывали новости; в одном из репортажей рассказывали о ракетах «Джемини» и о выходе космонавта в открытый космос.

— Вот чем я хотела бы заниматься, — заявила я.

— Чем? — изумилась Джудит.

По окончании новостей мы посмотрели эпизод другого сериала, «За гранью возможного».[2]Некрупные растения, похожие на кустики шалфея, но с другой планеты, прыгали людям на лицо. Как именно они прыгали, не уточнялось: оставалось додумывать самим. Но только люди эти потом менялись, хотя никто об этом даже не подозревал.