Книга Лук Будды - Сергей Таск

Лево! Бедра узкие, спина прямая, браслет-неделька позвякивает. А как у нас с этим делом? Так себе, не больше второго. Зато ножки… кенгуру! Юбчонка «солнце-клеш», только-только прикрыть. Лопатки соблазнительно темнеют под белой водолазочкой. Стриженый затылок с чуть намеченной впадинкой, куда сбегает мысок темных волос. Шестнадцать, от силы семнадцать. На наив берет. За троллейбусом припустила! Как парень бежит: ни тебе вывертов коленками, ни тебе отставленных ладошек. Уехала. Уплыла. На родину в Австралию. Ты свистни, тебя не заставлю я ждать. А вот совсем другой товар. Конопатая мордашка, вальяжная походочка. Как мы приоделись. Ситцевое платьице отрезное по талии, низ в красный горошек, верх в синий, кокетка на груди с кружевной отделочкой, рукава фонариком, куда там. Шатеночка. Волосы на прямой пробор, а сзади на шее почти русые завитки. А грудь… прямо как у Юльки, но у этой форма благороднее. Помолчать бы с тобой, красавица, где-нибудь в темном подъезде, да разве к тебе подплывешь! Это крейсер, а я кто, щепка, прыгающая на волне у самой ватерлинии. То ли дело вон та пейзаночка. Огонь. Вулкан. Прозрачная марлевка с болтающимися на груди завязочками, длинная юбка с запахом из серии «мужчинам некогда», босоножки на пробковой танкетке. Посадка, пожалуй, низковата, а так самое то. Я ускоряю шаг, нас разделяет метра три. Вот сейчас положу левую руку на бедро, а правой накрою острую грудку так, чтобы палец лег… Пейзаночка оборачивается, и я вижу – свят, свят, свят – этакую камбалу, приплюснутую тяжелыми буднями: два пацана-спиногрыза, сварливая свекровь, бабник муж, откупающийся ношеными тряпками. Хорош вулкан. Фигуристые, скажу я вам, это как юбилейный рубль: решка рельефная, а перевернул – лысый блин. Но вот и метро. На эскалаторе я внаглую разглядываю встречных барышень. А чего стесняться – через секунду разъехались. В прохладном зале я занимаю свой обычный пост, у третьей колонны, откуда простреливается вся платформа. Наступают священные минуты. Я сливаюсь с мрамором, невидимка, циклоп. Огромное всевидящее око, луч прожектора, выхватывающий в толпе будущих претенденток на престол. Здесь я бог и царь. Видели бы вы сейчас вашего Серого, владыку подземного царства. Бровью повел, и она твоя. Но поди выбери! Этот калейдоскоп обнаженных рук и шей, этот карнавал бус и сережек, этот жеребячий цокот металлических подковок. А запахи! Воздух наэлектризован смешанным ароматом духов и кожи. Пьянящий, восхитительный запах. Вокруг хаос, обрывки фраз, шуршанье платьев, оборки, воланы, клапаны-выточки, шейка – розовый зефир и аппетитная коленка, пояски, танцующие в такт шагам, взлетающие руки, которым надо лишний раз проверить, на месте ли эта ветреная прядка, искусно удлиненные глаза новых Клеопатр, бедро, мерцающее в легкой туманности, и четкий абрис бикини, озабоченная гримаска опаздывающей на свиданку пэтэушницы, и этот взгляд-укол из бархатной засады, – да разве обо всем расскажешь! Но вот, наскоро собрав пыльцу беглых впечатлений, отяжелевший шмель влетает в поезд. Все, о чем мы до сих пор говорили, было лишь прелюдией, учебным этюдом, призванным разогреть фантазию, но вот дали занавес! И начинается ритуал, камлание, шаманство. Сейчас я покажу вам свой магнетический дар. О, я себя не щажу, никаких поблажек. В моем распоряжении каких-то две минуты, пока поезд летит от одной станции до другой. Глазом опытного конокрада я окидываю вагон и делаю мгновенный выбор. Вон та, слегка сутулая, рыжая, настолько поглощенная детективом, что даже не замечает, как из кошелки прижатой к ней «челночницы» сочится на ее двухсотрублевое джинсовое платье раздавленный помидор. С этой секунды мир для меня исчез, как исчезло расстояние в несколько метров, разделяющее меня и рыжую. Я прижимаюсь к ее спине, провожу ладонью по жестким волосам, другая моя рука скользит к бедру, обегает живот и устремляется к левой груди, – я нащупал родинку чуть пониже соска, мою руку отбрасывают взволнованные толчки; я зажмурился, мне уже не нужно видеть моей избранницы, ее образ золотым тиснением отпечатался под моими веками, я про себя шепчу – рыжик мой лесной, и целую, целую, втягивая носом приторный аромат ее дорогих духов, я уже знаю наизусть эту ямочку под нежной ключицей и могу назвать по имени каждую дырочку в ее ажурном лифчике; подушечками пальцев я читаю, как слепой, сокровеннейшие изгибы ее податливого тела, я постигаю его как свое собственное, хотя причем тут я, меня нет, я растворился в ней, дышу ее порами, ловлю вырезом платья легкий сквознячок, которым тянет из дверей, и мне давно уже не терпится – как бы это сделать понезаметнее? – почесать одно местечко, где резинка впилась в кожу… Поезд сбавляет ход, подъезжаем к станции, мое время истекло, но и с закрытыми глазами я отлично вижу, что мой рыжик беспокойно вертит головой, и зрачки у нее как два блюдца, а детектив давно забыт, и помидорная охрянка метит чью-то белую матерчатую туфлю. Я разлепляю веки – прямо на меня наставлен ее немигающий взгляд – у-ё, до нутра прошел, мороз по коже, – и, конечно, не выдерживаю, ныряю в людскую волну, которая выносит меня на спасительный берег. Конец опыта. Потом будут другие вагоны, другие станции, так что я скоро перестану понимать, куда меня мчит очередной поезд, и, разумеется, другие избранницы, молодые и не очень, худенькие и такие, чтобы, так сказать, было за что подержаться, заводящиеся с пол-оборота и холодные, как мрамор метрополитена, но всех их, всех до одной, я буду завоевывать за считанные минуты дорожного перегона. Да что толку! Я ведь все равно спасую, когда рано или поздно придется открыть глаза и натолкнуться на пристальный взгляд той, которая, быть может, уже на все согласна. Вспомнить прошлый раз. Поезд подъезжал, кажется, к «Каширской», я стоял – не в мечтах, нет! – рядом с хорошенькой блондинкой, и хотя мы смотрели в разные стороны, я знал: мною обработанная, она хотела того же, чего и я, наши руки, нервно сжимавшие металлический поручень, неудержимо сближались, их уже разделяло пол-ладони, я был весь как поющая струна, ну же, накрой ее кулачок, и она твоя, и конец этой пытке, которая не вчера началась и даже успела развить в тебе твой дар… но набежала станция, а я так и не сумел переместить ладонь немного влево, и когда раскрылись двери, девчушка метнула на меня полувопросительный, полупрезрительный взгляд и выскочила на перрон. Поезд дернулся, поплыл, а она все стояла на платформе и странно так на меня смотрела. А сегодня, было уж за полночь, давно пора домой, произошло вот что. Элегантная дамочка, жена какого-нибудь преуспевающего дельца, оказалась очень восприимчивой особой. Мне даже не пришлось зажмуриваться. Минуты хватило, чтобы довести ее до кондиции. И тогда, прикрыв веки, чтобы со стороны выглядело, будто я подремываю, я же мог бы беспрепятственно наблюдать за ней сквозь паутину ресниц (мой излюбленный прием), я прижал ее одной рукой к себе, а другой расстегнул молнию на полотняной юбке. Я поторопился, и медная пуговка, державшаяся на честном слове, скакнула как живая, про-дожила слаломную трассу в частоколе ног и затаилась где-то под скамейкой. А меж тем я поддел двумя пальцами шелковистую ткань трусиков и… голова у меня закружилась, да и мадам тоже была близка к обмороку. Так далеко я еще никогда не заходил. Страшно подумать, чем бы кончилось, если б не станция. И вот дамочка уже идет к выходу, придерживая спадающую юбку и на всякий случай прикрываясь пакетом из «Березки»… И вдруг сквозь лязг дверей до моего сознания донесся ее голос, всего два слова, сказанные с четкостью диктора: «Сукин сын»! А перед этим был еще звук… ууууу… такой сырой, промозглый звук, как из подземелья, где на стенах выступает влага и потолок покрыт омерзительной плесенью. Но дверь, слава богу, захлопнулась – я был спасен.