Книга Кровавая Мэри - Александр Каневский

— Молодец!.. Здорово!.. Впрочем, чему я удивляюсь? Вы настолько обаятельны, что я бы тоже к вам пришёл с повинной.

— Вас бы я не амнистировала!..

— Это почему же?

— У вас на счету слишком много преступлений.

— У меня?! Это какие же преступления?

— Вы дарили несбыточные надежды, вы усыпляли женскую гордость, травили поцелуями, тащили в постель…

Борис, как бы совершенно потрясённый её обвинениями, произнёс трагическим голосом:

— Вы правы, правы!.. Я не заслуживаю помилования, меня надо жестоко наказать… Так, чтоб я прочувствовал и осознал!.. Но я согласен только на аналогичное наказание!.. Накажите меня точно так. как это делал я!.. Накажите меня лично вы, сами!.. Никакого помилования! Ну, пожалуйста, накажите!.. Накажите!..

Он так искренне просил, что она не выдержала и рассмеялась.

— С вами невозможно говорить серьёзно. Как вам удаётся ловить преступников?

— А я их смешу до тех пор, пока не обессилят, и тогда беру голыми руками.

Они проезжали по Гусятникову переулку. Борис увидел кафе с вывеской «Любовь-морковь». Показал Тине.

— Хорошо придумали!.. Сейчас в Москве много кафе и ресторанов с весёлыми названиями: «Сели-поели», «Япона мама». «Хенде-Хох!»… А у Мытищенского рынка видел транспарант: «Здесь можно купить всё, кроме Родины!»… Наши люди перестали всего бояться, стали раскованными, озорными — я так рад этому!..

— Расскажите о вашем самом трудном задании, — попросила Тина.

— Пожалуйста. Это было в Америке, мне надо было ночью пройтись по Гарлему. Поверьте, это опасно: негры не любят незваных белых. Краски с собой не было, я купил полкило чёрной икры, намазал ею лоб. нос. щёки, словом, всё лицо, прошёл, увидел, что было нужно, и благополучно вернулся в гостиницу. А потом позвал друзей, они пили и закусывали чёрной икрой, которую слизывали с моих щёк.

Тина снова хохочет.

— Господи!.. А я, как дурочка, слушаю, слушаю… Ну, неужели в вашей жизни не было ничего серьёзного?!.. Вы никогда не страдали, не переживали, никем не увлекались, по-настоящему, чтобы не только смеяться, но и плакать хотелось, плакать?!.

Было такое, было. Но о Ларисе он ей не расскажет — он её уже давно забыл, точнее, старается забыть…

Из маминого дневника:

«… Опять улетает в Сухуми. Это уже его третья командировка. И отпуск проводил в Сухуми. Что-то он туда зачастил!.. Спрашиваю — темнит… Неужели, наконец, влюбился?.. Господи! Укрепи его в этом чувстве!.. Не знаю, кто эта женщина, но уже её заранее люблю и низко кланяюсь за то, что заарканила моего попрыгунчика!..

Господи! Дай мне возможность пережить всех его баб и дожить до внука!..»

Ларису он называл своей неспетой песней, потому что их отношения тянулись более двух лет и прервались не по его инициативе. В основном, все его «песни» были им пропеты за два-три месяца, а чаще, за пару недель, скорее, это были уже не песни, а куплеты. Очень часто он ограничивался одной строчкой — одной ночью близости. Сквозь его комнату и номера в гостиницах прошли десятки женщин-однодневок, точнее, одноночек, имена которых уже назавтра он бы не вспомнил даже под дулом пистолета.

Но не Ларису! Она впечаталась в память, и сохранилась даже в обонянии: он до сих пор помнит запах её волос, раскинутых на подушке…

Вот и сейчас, воспоминания о ней пронеслись, как кадры из фильма, в котором он когда-то играл главную роль.

Наверху на горе раскинулся Сухумский обезьяний питомник. После Абхазско-Грузинской войны количество туристов и курортников значительно поубавилось. Но те, кто приехал, считают своим долгом обязательно побывать здесь. Они толпятся возле клеток. давая обезьянам возможность их рассмотреть.

На скамейке, у служебного домика, сидит Борис, нетерпеливо поглядывая в сторону клеток. Там Лариса, яркая, красивая брюнетка лет двадцати пяти, она видит его, томящегося, и торопится завершить объяснения экскурсантам. Наконец, освободившись от них, подбегает к Борису, целует его.

— Ну, знаешь, ещё немного, и меня бы начали демонстрировать, как самую терпеливую обезьяну.

— Прости, родной! Это из-за Дуньки — они все хотели её погладить! — Она посадила ему на колени маленького смешного шимпанзе. Обезьянка стала корчить радостные гримасы и прыгать у него на коленях. Потом вдруг обняла его и прижалась щекой к его щеке.

Лариса удивлённо раскрыла глаза.

— Она никогда никого не обнимала!.. Чувствует, кто ты!.. А может, просто подсмотрела, как я тебя обнимаю…

… Они спускаются с горы вниз по лестнице.

Борис держит Ларису за талию. Она, не отрываясь, смотрит на него.

— Что? — ласково спрашивает он.

— Не верю, что это ты!.. Послушай, не оставляй меня больше. Я устала. Устала делить жизнь на «с тобой» и «без тебя»… С тобой — радость, веселье, вино… После тебя — пустые дни и пустые бутылки.

— Ларочка!.. Я — следователь по особо важным делам, я обязан находиться на местах преступлений, я должен их раскрыть, во всяком случае, попытаться это сделать. Я каждый отпуск провожу с тобой… Если у меня появляются два-три свободных дня, я лечу к тебе и к Дуньке… Но я должен, я вынужден, это моя работа, пойми, пожалуйста!

— Я понимаю… Но и ты пойми меня: я устала… Устала считать недели, потом дни, потом часы… Устала звонить в твою контору и выпытывать жив ли ты, не ранен… Тебя поймать дома невозможно, сам ты звонишь редко…

… Они уже идут по набережной мимо приморских красавиц-пальм, с пышными зелёными причёсками. Зная свою привлекательность, каждая пальма кокетливо натянула на стройную ножку мохнатый чулок, но не до конца, оставив верхнюю часть ноги завлекательно-обнажённой.

Борис любуется ими.

— Обожаю Сухуми!.. Сказочный город. Ещё будучи студентами, мы каждые каникулы сюда добирались: до Одессы поездом, а потом на теплоходах, естественно, зайцами… Полночи танцевали, потом спали прямо на палубе… Когда в девяносто втором услышал, что на Сухуми падают бомбы и снаряды, не поверил: как можно бомбить сказку?!..

— Поэтому тебя так трудно сюда затянуть? — грустно спросила Лариса.

— Как тебе не стыдно! — обиделся Борис.

— Не стыдно: за эти два года мы виделись с тобой в общем четыре месяца.

— Ты говорила четыре месяца и двенадцать дней.

— День приезда и день отъезда считается за один… Ты точно свободен целый месяц? — Он кивает. — И мы, наконец, поедем к твоей маме? — Он снова кивает. — Ты обещаешь?

— Клянусь! — Он воздел к небу руки, как бы собираясь прыгнуть в воду…