Книга Королевская охота - Инна Брюсова

Глава 5

ДРУГ СЕРДЕЧНЫЙ, ЮРИЙ АЛЕКСЕЕВИЧ

Взволнованная событиями дня, Екатерина долго ворочалась, раздумывая, что же делать дальше. Потом мысли ее стали путаться и она, словно в теплую воду, стала погружаться в первый сон. Резкий звонок в дверь вытолкнул ее наружу. На часах — половина первого. Может, приснилось? Она замерла, ожидая повторения. Нет, не приснилось. Звонок раздался еще раз. На этот раз дважды. Два резких, нетерпеливых звука. «Совсем с ума сошел!» Екатерина набросила халатик и пошла в прихожую, прислушиваясь к своим чувствам и пытаясь определить, рада она или нет. Она знала, кто это. Взглянула мельком в зеркало. Не спрашивая «Кто там?», отперла дверь. И удивилась, не почувствовав ни волнения, ни радости, ни трепета, а только легкий укол в сердце, скорее по привычке, увидев знакомую высокую, чуть сутуловатую, фигуру Юрия Алексеевича Югжеева.

— Не прогонишь? — спросил Юрий Алексеевич без вопросительной интонации тонким невыразительным голосом.

Екатерина испытала мгновенный приступ раздражения от звука его голоса, довольно неприятного, неумения извиниться за поздний визит или просто сказать что-нибудь хорошее, что примирило бы ее с его появлением среди ночи.

— Прошу. — Она посторонилась, уступая ему дорогу.

Гость снял длинный, до пят, белый плащ на меховой подкладке, размотал толстый вязаный шарф, тоже белый, аккуратно повесил то и другое на вешалку и проследовал в комнату.

«Катерина, — сказала она себе, — ты почему не трепещешь, ведь пришел мужчина твоей мечты. Он что, тебя больше не волнует?»

Трудно было назвать чувства, которые теплились в ней к этому человеку, равно как и определить, существовали ли они вообще. Некоторое волнение, пожалуй, присутствовало. Чуть-чуть. За годы знакомства она привыкла думать о нем, тосковать, когда он исчезал надолго, испытывать облегчение, радость и некоторую даже гордость — все-таки вернулся, — когда он появлялся опять. Потом к ее чувствам прибавились скука и раздражение. Своих мироощущений Юрий Алексеевич не менял, а потому был всегда недоволен. Он приходил и уходил из ее жизни, не здороваясь и не прощаясь. Просто исчезал на полгода, а потом появлялся снова, звонил, говорил: «Привет, как жизнь?», приглашал в кино, театр или просто погулять. А она стеснялась спросить, где он пропадал. Он как-то сказал ей, что она не похожа на других. Сказал в своей обычной высокомерной манере, обычным невыразительным голосом. Она была до того не избалована его комплиментами, что расценила его слова чуть ли не как признание в любви. «Ты не похожа на других, в тебе есть аристократизм духа», — сказал Юрий Алексеевич. Слова эти звучали музыкой в ее ушах. Как можно было спрашивать «Где ты был?» после этих слов. Аристократки духа не задают подобных вопросов.

— Как жизнь, Катюша? — спрашивал между тем Юрий Алексеевич, усаживаясь, вернее, укладываясь на диван, и подсовывая под себя подушки — комфорт превыше всего. — Выглядишь бледно, работы много?

«Скотина, — подумала Екатерина, почти с восхищением, — совсем не меняется».

Они не виделись с весны, и она почти отвыкла от его не умеющего улыбаться лица, от голоса, замечаний по поводу ее внешнего вида, манер, лексики. Он вел себя как любимый человек, которому все можно, и как старший друг, которому тоже все можно. То есть можно вдвойне. А она была маленькой послушной девочкой, которая нуждалась в наставнике, внимала ему открыв рот, восхищалась и не помышляла о бунте или критике. Выслушивала реляции на тему о женщинах — аристократках духа, плебеях, населяющих мир и окружающих его, Юрия Алексеевича, везде — на улице, в троллейбусе и на работе. Об искусстве, которое превыше всего и помогает выжить. О поэзии и музыке, в которые можно уйти и забыть о несовершенстве мира. Вначале Екатерина, будучи впечатлительной девочкой, действительно слушала, забыв обо всем на свете. Голос его менялся, когда Юрий читал ей шекспировские сонеты. Становился теплым и задушевным.

Ее глаза на звезды не похожи,

Нельзя уста кораллами назвать,

Не белоснежна плеч открытых кожа,

И черной проволокой вьется прядь…[15]

Екатерине всегда казалось, что это о ней. И было приятно, что есть нечто помимо красоты, что ценят понимающие люди. Как Юрий. Но однажды ее словно толкнули, и она проснулась. За всеми разговорами она вдруг стала слышать один мотив и один незатейливый стишок: «Я, мне, мое, я, я, я!» — «Я и Шекспир!» — «Я и Шопен!» — «Я и весь остальной мир!» Безоблачное небо их отношений стало заволакивать легкими серыми тучками скуки. Однажды у какого-то английского автора ей попалось описание героя в виде прыгающего дикаря, играющего на одной струне примитивного первобытного инструмента и выкрикивающего бесконечную песню: «Я самый-самый! Я не такой, как другие!» Она немедленно узнала в нем своего замечательного друга Юрия Алексеевича. Образ был настолько карикатурным, что запомнился именно в силу непохожести на холеного Юрия Югжеева. Смех — мощное оружие, разящее наповал. Тиран, над которым смеются, теряет власть. Но и смеющиеся также претерпевают изменения, приобретая жесткость, цинизм и опыт. Меньше всего от женщины ждут смеха. Вот и выбирайте, смеяться ли, не смеяться или смеяться внутренним неслышным смехом. Чтоб всем было спокойнее.

Он сидел перед ней, двухметровый самец, некрасив, но порода присутствует — нос с горбинкой, жесткие складки от крыльев носа к уголкам крупного рта и глубокие залысины на лбу. Холодные серые глаза и квадратная челюсть. Лицо, напоминающее лошадиную морду. Мужественное лицо. Жидкие пряди бесцветных, чуть вьющихся волос на широком вороте свитера придавали ему богемный вид. Хорошей формы руки с длинными крепкими пальцами хирурга и пианиста. Прекрасно одет. Одежда всегда была его слабостью. «Свеж и благоухающ мазями», — любил он цитировать какой-то древнегреческий источник. Имея в виду, разумеется, самого себя.

Екатерина часто задавала себе вопрос: почему у мужчины, так богато оснащенного природой, такой мерзкий характер? Имеет ли он понятие о том, что на свете существуют такие вещи, как великодушие, сострадание, доброта? Чего ему не хватает? Если бы он обладал внешностью под стать норову, то был бы желчным, плюгавым мужичонкой и женщины обходили бы его десятой дорогой. А так летят, наверное, как бабочки на свет. А свет ядовитый.

Почему ее так тянуло к нему? Ему удалось сделать то, что было не по плечу ее сверстникам, — пробудить ее чувственность, задев воображение. Он был не такой, как все, кого она знала. А кого она знала? Взрослых зрелых мужчин в ее жизни не было. Дядя Андрей Николаевич не в счет. Он был родной, свой. И Екатерина никогда не воспринимала его как мужчину. Ей не приходило в голову, что он может, например, влюбиться, бегать на свидания, страдать от любви. Однокурсники, после нелепого и неудачного замужества, воспринимались как-то по-братски и казались детьми. Да-да, было нелепое и неудачное замужество в жизни Екатерины, которое напугало на всю оставшуюся жизнь. Самым ужасным было то, что ей вдруг стало казаться, что она не такая, как другие девочки, что она хуже, ущербней, что ей чего-то не хватает, и в том, что замужество получилось неудачным, виновата она одна.