Книга Четвертая рука - Джон Ирвинг

И все же — как быть со вступительной речью? Впрочем, Патрик не то чтобы совсем растерялся; не зря он все-таки столько лет прожил в Нью-Йорке и столько раз тосковал на официальных приемах и торжественных обедах — он прекрасно представлял себе, какую чушь несут устроители подобных церемоний. И Патрик решил последовать примеру упомянутых краснобаев и накормить участниц конференции этаким «винегретом» из более или менее остроумных и модных, но довольно пустых высказываний и анекдотов — в общем, выехать за счет того неискреннего и самоуничижительного юмора, когда оратор с кажущейся легкостью выставляет на посмешище себя самого. Как же он ошибся!

Может, начать так «Я чувствую себя крайне неуверенно, выступая перед столь выдающейся аудиторией, ведь моим единственным и весьма скромным достижением можно считать незаконное прикармливание льва моей собственной левой рукой. Это случилось пять лет назад в Индии…»

Такая шутка наверняка разобьет ледок настороженности. Однажды она даже вызвала громкий смех — во время последнего публичного выступления Уоллингфорда, которое, собственно, и выступлением назвать было нельзя, это был тост в честь спортсменов-олимпийцев за обедом в главном спортивном клубе Нью-Йорка. Но токийская аудитория оказалась куда более твердым орешком.

События развивались так японская авиакомпания потеряла чемодан Уоллингфорда с одеждой, что и задало тон всей поездке. Сотрудник авиакомпании старательно успокаивал Патрика:

— Ваш чемодан ретит на Фириппины! Вернется завтра!

— А вы точно знаете, что он летит на Филиппины?

— Да, страшнее всего, туда, сэр, — ответил чиновник Во всяком случае, так показалось Патрику. На самом же деле японец сказал. «Да, скорее всего, туда, сэр», а Уоллингфорд просто не расслышал. (У Патрика была совершенно детская и довольно обидная привычка передразнивать иностранцев, говоривших по-английски; привычка, конечно, скверная, но ничего поделать с собой он не мог — как не мог не смеяться, когда кто-нибудь спотыкался или падал.) Чиновник прибавил: — Потерянный на этом рейсе багаж всегда отправряется на Фириппины.

— Всегда? — переспросил Уоллингфорд.

— И назавтра возвращается обратно, — с достоинством ответствовал чиновник.

Из аэропорта в гостиницу предстояло лететь на вертолете, заказанном японской стороной. Устроители конференции обо всем позаботились.

— Ах, Токио в сумерки!.. Разве может что-то сравниться с этим? — промолвила в вертолете соседка Патрика, особа весьма сурового вида. Он не заметил, что она летела с ним из Нью-Йорка — возможно, потому, что она носила очки в тяжелой черепаховой оправе, которые ей удивительным образом не шли, и в самолете Уоллингфорд в лучшем случае скользнул по ее лицу равнодушным взглядом. (Разумеется, она-то и оказалась американской писательницей и «радикальной феминисткой».)

— Вы, наверное, шутите? — неуверенно спросил Патрик.

— Я всегда шучу, мистер Уоллингфорд, — откликнулась она. И представилась, коротко и крепко пожав ему руку: — Эвелин Арбутнот. Я вас по руке узнала — по той руке.

— А что, ваш багаж тоже отправили на Филиппины? — поинтересовался Патрик.

— Посмотрите на меня внимательно, мистер Уоллингфорд, — наставительным тоном отвечала она. — Я очень собранный человек Мои вещи авиакомпании не теряют!

Возможно, он недооценил миссис Арбутнот, следовало бы найти и прочесть хоть одну из ее книг.

Но в ту минуту под ними расстилался Токио. Патрик заметил, что у многих гостиниц и офисов на крыше имеются посадочные площадки, и над ними кружат вертолеты, заходя на посадку или взлетая. Как будто началось вторжение с воздуха, и марево, висевшее над огромным городом, переливалось всеми оттенками быстро гаснувшего заката — от нежно-розовых до кроваво-красных. Уоллингфорд представил себе, что вертолетные площадки на крышах — это мишени, и все пытался определить, какую же выберет их вертолет.

— Япония… — безнадежным тоном произнесла Эвелин Арбутнот.

— Так Япония вам не нравится? — удивился Патрик.

— Нравится, не нравится — какая разница? Мне вообще нигде не нравится, — заявила она. — Но в Японии наиболее остро стоит проблема взаимоотношений мужчин и женщин.

— Ах, вот оно что! — только и вымолвил Патрик.

— Вы ведь никогда здесь не были, верно? — спросила она. Он только головой покачал, а она продолжала: — Бедолага! Вам и не следовало сюда приезжать!

— А сами-то вы зачем сюда прилетели? — спросил задетый за живое Уоллингфорд.

С каждым неприязненным словом она, пожалуй, нравилась ему все больше. Он уже находил весьма интересным и ее лицо, почти квадратное, с высоким лбом и широким подбородком, и короткие, аккуратно подстриженные седеющие волосы, плотно, точно шлем воина, облегавшие голову. Она была невысокой и с виду довольно крепкой; одежда скорее скрадывала, чем подчеркивала достоинства ее фигуры: на ней были черные джинсы и свободная джинсовая рубаха с мужской застежкой, немного мятая и, видимо, очень мягкая от многочисленных стирок Уоллингфорд сумел догадаться — хотя это и было непросто, — что грудь у нее небольшая и бюстгальтером она явно пренебрегает. На ногах у нее красовались удобные, хотя и довольно грязные, кроссовки, которые она поставила на спортивную сумку, лишь частично уместившуюся под сиденьем. Эту сумку на широком длинном ремне можно было носить через плечо, и выглядела она весьма увесистой.

Миссис Арбутнот было, по оценке Патрика, около пятидесяти, а может, и за пятьдесят; в поездки она явно брала с собой больше книг, чем нарядов. На лице ее он не заметил никаких следов косметики, на ногтях — никакого лака; колец или иных украшений она также не носила. Руки у нее были очень чистые и маленькие, с короткими пальчиками и обкусанными буквально «до мяса» ногтями.

— Зачем я прилетела сюда? — повторила она вопрос Патрика. — Я всегда приезжаю туда, куда меня приглашают. Во-первых, я получаю не так уж много приглашений, а во-вторых, мне всегда есть что сказать. Но вам-то сказать нечего, не так ли, мистер Уоллингфорд? Я даже представить себе не могу, зачем вам вообще понадобилось лететь в Токио, тем более — на конференцию о будущем женщин! С каких это пор подобная тема стала относиться к разряду новостей? Или, если уж на то пошло, таких событий, о которых способен поведать миру репортер, которого лев погрыз?

Вертолет снижался. Уоллингфорд, глядя на растущие круги мишеней, безмолвствовал.

— И зачем только я сюда прилетел? — наконец пробормотал он себе под нос, повторяя вопрос, заданный им миссис Арбутнот, и пытаясь таким образом выиграть время на обдумывание ответа.

— А я скажу вам зачем, мистер Уоллингфорд. — Эвелин Арбутнот положила ему на колено свою маленькую, но удивительно сильную руку и довольно сильно стиснула пальцы. — Вы прилетели в Токио, зная, что сможете здесь познакомиться с женщинами! Верно?

Итак, она из тех, кто терпеть не может журналистов или же меня, Патрика Уоллингфорда, думал он. Патрик весьма болезненно реагировал на обе эти фобии, кстати сказать, весьма распространенные. Ему очень хотелось сказать миссис Арбутнот, что прилетел он в этот чертов Токио в качестве обыкновенного репортера с самым обыкновенным заданием, но решил от подобных объяснений воздержаться, подавив очередную свою слабость — стараться во что бы то ни стало завоевать симпатию тех, кому он неприятен. Между прочим, именно благодаря этой слабости он и приобрел столько друзей и знакомых. Правда, никто из них не был ему по-настоящему близок. Да и представителей мужского пола среди них насчитывалось маловато. (У Патрика было слишком много любовниц, мужья которых ему в приятели явно не годились.)