Книга Сущий рай - Ричард Олдингтон

— Пустяки! — Смех Нелл звучал натянуто и смущенно, как у человека, который боится заглянуть в свои интимные побуждения. — Я говорю вам, что вижу его насквозь. Как можно называть причуды ученого «честолюбием», «делом всей жизни»? Что ж он такое будет делать? Чего может он достигнуть?

— Но для некоторых мужчин, — не сдавалась Гвен, — а Крис, по-моему, как раз из таких, дело жизни — это знание само по себе — и в нем их честолюбие. Мне кажется, нужно дать ему возможность делать то, что он хочет. Я сама, признаюсь, этого не понимаю, особенно когда он старается объяснить что к чему, но он-то сам очень близко принимает это к сердцу.

— Но это не даст ему денег! — нетерпеливо вскричала Нелл, думая, до чего глупа эта женщина. — Какое там, это будет стоить денег, а откуда мы их возьмем? И потом, что это за жизнь для мужчины? Другое дело, если бы он поехал со своими родными или близкими за океан, туда, где есть нормальная канализация и порядочные люди, а не к этим невежественным туземцам, которые погрязли в болезнях, нечистотах и язычестве.

— А что же ему, по-вашему, делать? — осведомилась Гвен почти смиренно, как посол побежденного народа, спрашивающий об условиях мира.

Нелл продиктовала свой ультиматум:

— Он нуждается в покровительстве Любви и Денег. Любовь мы можем ему дать, но денег у нас нет, и это очень прискорбно. Нам трудно ему помочь. Но, прежде чем я умру, я хотела бы видеть его женатым на хорошей, обеспеченной женщине и не очень молодой, чтобы она могла оказывать на него хорошее влияние, — на женщине разумной и практичной. Нынешняя молодежь такая легкомысленная и бесхарактерная. Смеются над брачными узами, живут распущенно. Я этого не одобряю. Всегда не одобряла и теперь не скажу, что это хорошо. Меня воспитывали в почтении к браку, и я до сих пор считаю, что брак — это таинство. Теперь слишком мало говорят о любви и слишком много о половом вопросе. Чем меньше будет на свете полового вопроса, тем лучше. Это печальная необходимость, а нынешняя молодежь старается ее возвеличить, не угодно ли! А я говорю: прекратите это и дайте нам хоть немного пожить здоровой, пристойной жизнью! Крис — мальчик неопытный, увлекающийся и… ну да вы сами знаете, какие они бывают. Я дрожу от страха, что вдруг он попадет в лапы какой-нибудь грязной твари вроде этой девчонки Весткот…

— Кто она такая? — ревниво спросила Гвен. — Я ее знаю?

— О, она ничего собой не представляет, — сказала Жюльетта, у которой были свои причины недолюбливать другую претендентку на то, чтобы считаться самой красивой девушкой в округе. — Ее отец что-то вроде школьного учителя.

— И тем не менее она представляет для нашего мальчика большую опасность, — торжественно заявила Нелл. — Я слышала, она едет в Лондон, будет там житье этой ужасной Мартой Викершем, которая тоже, знаете ли, не лучше. Про нее тут такие истории рассказывают!

— Ну, мама! — тут даже Жюльетта не выдержала, но ее протест остался без внимания.

— Я не мечтаю, чтобы на имя Криса был положен капитал, хотя и настаиваю на этом в отношении Жюли. — Нелл продолжала диктовать свои условия, размахивая большими ножницами. — Если бы я только настояла на этом, когда я сама выходила замуж, но тогда я была романтической дурочкой. Ну не стоит говорить об этом, теперь уж все равно. Разумеется, когда Крис женится, муж и жена будут делить блага мирские, и не все ли равно, какая сторона их принесла, если деньги солидные и хорошо помещены? На мой взгляд, он должен иметь сотни две в год на карманные расходы, но не больше, чтобы он не мог натворить больших глупостей. А потом они с женой могут обосноваться где-нибудь за городом и вести тихую скромную жизнь, заниматься охотой и сельским хозяйством, чтобы заполнить время, и, разумеется, у него должны оставаться его книги и его интересы.

— Вы считаете, что это необходимо, жить за городом? — спросила Гвен, которая выносила загородную жизнь только в небольших дозах.

— Нет, нет, — в этом незначительном пункте Нелл сделала уступку, — если все остальное будет в порядке…

— И вам в самом деле хотелось бы, чтобы он женился на… на подходящей особе теперь же, сейчас? — нервно спросила Гвен.

— Чем скорее, тем лучше, при условии, разумеется, что мы с отцом одобрим его выбор.

— Понятно, — задумчиво произнесла Гвен. — А вы не думаете, что он начнет тосковать и опять захочет в свою Турцию или какую еще там страну?

— С какой стати ему тосковать? Чего еще ему нужно? Если жена отпустит его на несколько месяцев одного — значит, она дура. А если она поедет с ним — пускай на себя пеняет, если оба умрут от тифа…

Нелл резко оборвала свою речь и добавила:

— Покажи-ка, что ты делаешь с этим швом, Жюли. — Постучавшись в дверь, из кухни скромно появилась белошвейка. Разумеется, пришлось перевести разговор на мелочи, ибо нельзя обсуждать что-либо важное в присутствии пролетариата. Но было сказано больше чем достаточно, чтобы показать Гвен, чего от нее ожидают. Она продолжала шить, размышляя и, может быть, чуточку возмущаясь.

Восемь

Под суровым низким ночным небом, затянутым печальными облаками, Крис шел беспокойно и поспешно мимо холодных пустынных полей, где ветер свистел в жестких колючих изгородях, мимо внезапно и лихорадочно вспыхивающих фар автомобилей, проносившихся среди разбрызгиваемой ими грязи, мимо темных рощ, где гниют мертвые листья, мимо улиц новых улучшенных коттеджей, построенных муниципалитетом, в которых потомки не знавших ранее цивилизации поселян наслаждаются теперь стандартизованной роскошью века машин в ее самой дешевой форме и где держат уголь в ванне, потому что колонка испортилась, да им все равно ванна не по средствам.

«Наша эпоха — не трагедия и не комедия, а мрачный и кровавый фарс, леденящая кровь сатира на биологическую тему. Трагедия немыслима без веры в человеческое благородство, а где она теперь? Ваш героизм, джентльмены, не стоит ничего. Взъерошенная курица, наскакивающая на бродячую кошку, подкрадывающуюся к выводку цыплят, которых изменник-петух сделал другой курице, более героична, чем пьяные воины Гомера и пушечное мясо Вердена. Героизм не в том, чтобы жить мятежно. Против чего нам подымать мятеж, против чего? Может быть, нам надеть противогаз на Дон Кихота и послать его бомбить мусорную яму биржи, расстреливать из пулеметов кроличьи загоны промышленных городов?

Чего ради, о вы, горе-убийцы!

Мы боремся теперь не с Ужасом, Жалостью и Роком, а с нищетой, бесплодием и страхом. Сила — по-прежнему право, но право только моральное; биологически сила может оказаться совершенно неправой. Заметь себе это.

Презирая женщину, мы обрекаем себя на подражание ей. Кровь и смерть — ее удел. Для нее биологически естественно умирать в родах, жертвуя собой ради потомства во имя будущего. У них у всех помешательство: подари мне детей или я умру. И мы умираем даря. Пусть будут амазонками, если они могут ими быть. Наш удел — битва умов.

Битва с нищетой, бесплодием, страхом. Чего мы боимся? Почему весь мир корчится в приступах безумного страха? Страх — не предвидение будущего. Предвидение в спокойствии. Астрах — это паника. В конвульсиях страха народы готовятся к тому, чтобы ринуться к смерти и к разрухе, то есть к концу, чего они так боятся. Чем они трусливее, тем воинственнее. Чем неувереннее в своих силах, тем хвастливее. Единственная радость богатого среди его богатств, чтобы бедный оставался бедным. Страх, бесплодие, нищета.