Книга Лесовик - Кингсли Эмис

– Морис, ты говоришь абсолютную, невообразимую чушь и сам прекрасно понимаешь это, дорогой. У тебя совсем нет еще живота, на голове сохранились все волосы, и я не представляю, как это тебе удается при том, что ты так много пьешь, выглядеть на сорок четыре или сорок пять лет. Так что не говори глупостей.

Что-то примерно в таком духе она и должна была сказать, а иначе, проявив участие, фальшивое или искреннее, к потенциальному пенсионеру, она перестала бы казаться сама себе неординарной личностью. Но в любом случае мне было приятно услышать о себе такое мнение.

Итак, мы пересекли шоссе неподалеку от запущенного, заросшего кустами кладбища, на котором покоился Томас Андерхилл, поднялись в гору по извилистой узкой сельской дороге, где размытые лучи полуденного солнца падали вертикально сквозь переплетение тополиных ветвей. Сразу за гребнем холма я свернул и повел грузовик по проселку, такому узкому, что живая изгородь царапала по кабине с обеих сторон. Минуты через две я вырулил на полянку, которую обрамлял, почти полностью смыкаясь, полумесяц неправильной формы, образованный зарослями кустарника и крутой земляной насыпью, отгораживающей нас от шоссе. Я выключил мотор.

– Это и есть твое местечко?

– Да, только еще чуть дальше надо пройти. Там есть превосходная ложбинка – вон около тех кустов, ее не видно даже отсюда.

– Там не опасно?

– Я еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь забредал в этот закуток. А проселок теряется вот в том лесочке.

Я начал снова целовать Диану, не давая ей пуститься в рассуждения о причинах того или иного обстоятельства, которое вдруг заинтересует ее. Единственное реальное достоинство короткого платья состоит в том, что мужчина может положить руку на бедро девушки намного выше колена, и при этом нельзя будет обвинить его, что он залез к ней под юбку. Я в полной мере воспользовался представившимся преимуществом. Диана отреагировала на это и другие мои действия с экстазом, присущим всем, кто жаждет продемонстрировать нечто диаметрально противоположное своей недавней пассивности. Правда, уже через несколько секунд, улучив момент, когда я не зажимал ей рот своими губами, она спросила, вроде как с искренней заинтересованностью:

– Морис, тебе не кажется, что нам пора назвать некоторые вещи своими именами?

Я мог только гадать: что за некоторые вещи, какие еще вещи? – и мой ответ прозвучал, наверное, глупо:

– Слушай, давай забудем о всех проблемах – хотя бы на время.

– Но, Морис, ты не понимаешь, что значит «забудем». Нельзя забыть сразу обо всем на свете.

В каком-то смысле я и сам сознавал, по крайней мере до этого момента, и потом тоже буду помнить, что забываться полностью нельзя, но в тот миг ее реплики было недостаточно, чтобы вернуть меня оттуда, куда я уже зашел. Меня сдерживало только смутное, но очень ощутимое осознание другого факта: Диана еще не сказала своего слова (точнее, не высказала своего желания) и пока ничто не заставило ее отбросить это рыночное преимущество продавца над покупателем (и не возвращаться к нему как можно дольше), – и пусть лучше так и будет пока, пусть она демонстрирует свое преимущество сейчас, а не тогда, когда я уложу ее на спину. Подыгрывание ей, пусть даже оно и вызовет впоследствии досаду на самого себя, ускорит, возможно, движение Дианы мне навстречу или, по крайней мере, сократит промежутки между отдельными участками этого встречного движения. Ладно, попытка – не пытка.

– Согласен, ты права, – сказал я, выпуская ее из объятий, взял ее крепко за руку и посмотрел озабоченно мимо нее на кусты. – Мы оба взрослые люди. Нельзя кидаться в омут с закрытыми глазами.

– Морис…

– Что? – проговорил я хриплым голосом, демонстрируя свое истерзанное чувство.

– Морис, ты вдруг стал совсем другим, почему? Сначала ты изо всех сил соблазняешь меня, затем отступаешь, говоришь, что нам надо быть осмотрительными в своих поступках. Ты передумал, я правильно понимаю?

– Нет, – поспешил ответить я. – Конечно нет, только ты сказала сейчас, что надо назвать вещи своими именами, и это напомнило мне кое о чем…

– Но ты уверен, что тебе действительно хочется этого? – В ее тоне сквозила подозрительность, и я понял вдруг: будет крупной ошибкой считать, что те, кто имеет привычку говорить неискренне, городить ерунду и привлекать к себе особое внимание, сами не способны распознать в других людях те же наклонности. И когда она продолжила: – Знаешь, все это звучит так забавно, когда исходит от тебя… – я сразу уловил суть дела: говорить глупости сегодня будет прерогативой Дианы.

– Мне вообще-то… – пробормотал я и повертел в воздухе свободной рукой. – Просто я…

– Морис, – сказала она, снова чувствуя себя непринужденно и озаряя меня взглядом широко распахнутых карих глаз, – разве правильно, когда человек ставит свое личное удовольствие выше всего остального, выше счастья других людей?

– Нет, наверно. Даже не знаю.

– Ты не находишь, что в наши дни стало повседневным явлением, что каждый старается установить свои собственные правила и нормы поведения?

– Да, в этом ты очень даже права.

– И меня беспокоит: можно ли считать такое допустимым? В конце концов, ты ведь не станешь повторять следом за другими, что мы всегда лишь самцы и самки, верно?

– Не стану.

– Морис… Тебе не кажется, что сексуальное влечение – это самое загадочное, самое непредсказуемое, просто самое бе-зум-ное, что есть во всем мире?

При этих словах я немного повеселел. Диана то ли подыскивала полуосознанно какой-то сверхзаковыристый вопрос, последнее испытание, преодолев которое я сдам экзамен, а она одновременно удовлетворит свое любопытство, то ли у нее просто не осталось в запасе вопросов.

– Я всегда плохо разбирался в таких вещах, – сказал я скромно.

– Но ведь правда, что если человек не прислушивается к тому, что подсказывают ему инстинкты, он почти полностью замыкается в себе, отгораживается от остального мира и становится просто невыносим в общении.

Я слушал, и у меня появилось такое ощущение, что я уже несколько месяцев не обращал внимания на то, что подсказывают мне мои инстинкты, и, возможно, никогда и не стану обращать внимание, но в этот момент она, словно подчеркивая свою мысль о том, что нехорошо замыкаться в себе и быть невыносимым, наклонилась вперед с серьезным лицом, и моему взгляду открылся участок обнаженного тела между холмиком ее левой груди и чашечкой лифчика. Я потерял нить разговора; через пару секунд мне удалось снова сосредоточиться, но оказалось, что в этот короткий промежуток я успел брякнуть что-то вроде: «Да, мы сейчас выйдем и докажем, что мы не такие» – и начал открывать дверцу кабины со своей стороны.

Диана перехватила мою руку, поджав губы и хмурясь. Еще до того как она заговорила, я понял, что, продвинувшись вверх по лестнице на несколько коротеньких, но, в сумме, успешных ступенек, я только что соскользнул вниз на целый пролет. Но как и в общеизвестном варианте этой игры, так и в ее разновидности, которая разыгрывалась сейчас между Дианой и мной, на доске существуют отдельные участки, где одним ходом можно отыграть все, что было потеряно в предыдущем раунде, и даже набрать очков.