Книга Плерома - Михаил Попов

— Иногда мне кажется, ты просто старый пошляк!

— Значит, не скажешь?

— Не скажу, — устало ответил Вадим.

— Ну что ж, тебе, так сказать, карты в руки.

— Ты же знаешь, я в карты не играю.

— И зря, а я очень даже распробовал это удовольствие, у нас отличная сложилась группешка, перечислять не буду, кое о ком ты, возможно, даже и слышал. Старички, само собой. Такие, знаешь ли, случаются преферансные пятницы. И такой сочности разговор…

— Пикейные жилеты, — мрачно хмыкнул Вадим. — Или правильнее сказать пиковые?

— Каламбур! Не прошло и ста лет, а ты уже выучился. В преферансе начальная игра — шесть именно пик.

— Здравствуйте! — раздалось сзади. Незаметно подкравшиеся дамы. Как только этот с виду каменный пол умудряется всасывать все звуки? Что за подарок! Мадам Рыжова и мадмуазель Рыжова.

— Аида Борисовна! — запел Валерик. Вадим вскочил.

Чтобы не заставлять своего слишком престарелого ученика скрипеть суставами в приступе галантности, бывшая учительница обошла строй кресел и встала перед ними. Сопровождаемая дочерью. Впрочем, определить сходу, кто из этих двух бальзаковских особ мать, а кто дочь, мог бы только близкий родственник. Эвелина убрала бородавку с губы, и обе они сделали корректировки фигуры, допустимые законом о сохранении идентичности. Впрочем, дочь та, что «скучает обликом» и выглядит чуточку старше.

— Сидите, сидите Валера.

— Да уж, я уж, лучше так уж.

Рыжова старшая, хотя одновременно и младшая, спросила, строго глядя Вадиму в подбородок:

— Приступили?

Тот наклонил тяжелую голову.

— Что ж, желаю вам успеха. От всего сердца. Мы все будем послеживать за вашим делом.

— Да, да, и я тоже, — присовокупила дочь, и в голосе ее звучала целая гамма чувств. А ведь и в самом деле, подумал Вадим, невозможно определить, жалеет она, что сейчас не находится на месте Любы или радуется.

— Сегодня, насколько я понимаю, первый визит.

— Да, Аида Борисовна.

— Надеюсь, все пойдет как следует, а если все пойдет как следует, то очень скоро вам понадобится помощь по части, так сказать, художественного просвещения вашей подопечной.

Вадим едва заметно кивнул. Ему не хотелось вслух соглашаться с этим мнением в присутствии Аиды Борисовны.

— На этот счет прошу учесть, что лучший кабинет эстетической аккумуляции представляем здесь мы. Я и… — она твердой рукой взяла смущенную дочь за локоть.

— Он все понял Аида Борисовна, — прохрипел Валерик и перешел на кашель.

— Не дурачьтесь, Тихоненко, не надо. А вы, Вадим, запомните мои слова. У нас постоянные и новейшие поступления. Новый каталог Поликтета, и Лист как всегда одаривает. Такой бодрый дар. Да, да. До свидания.

Они удалились, солидно, но бесшумно ступая по зеркальному полу холла в сторону широкой стеклянной стены, за которой стоял невозмутимый полдень.

Вадим задумчиво смотрел вслед неприятной паре.

— Поверишь ли, она единственная, кто из всех сотрудников политехникума добилась, после возвращения, должности в Лазарете. И надо же, чтобы мы именно на нее нарвались сейчас.

Старик хмыкнул.

— Кстати, Валерик, почему она с тобой так, запанибрата, ты что, еще не представился руководству?

— Люблю власть, но не люблю козырять чинами. Понимаешь, я здесь отчасти инкогнито.

— Как знаешь.

— Знаю, Вадик, знаю.

Вадим сел обратно в кресло. Справа осталась стоять стена все того же полдня, слева по черно-серебристой стене ползли вверх-вниз прозрачные цилиндры лифтовых кабин. Было тихо. Только шуршала газета престарелого одноклассника, запихиваемая в карман пиджака.

Молодой человек потер виски.

— Ох, тошно мне, Валерик, ох тошно! Ей-Богу, легче «Ослябю» искать. Я думал, что самое трудное — это четыре безрезультатных погружения в день, даже немного заинтриговался, когда вызвали в Лазарет, думал… да, нет, лучше и не говорить, что я тогда думал.

— Полетели лучше к нашему теоретику в баню. Венички, пивка… Тебе надо отвлечься, Вадька.

— Не до бани мне сейчас.

— Брось, брось, не ты первый, не ты последний.

Иван Антонович Крафт шагал по тропинке со стороны Отшиба, где проживал в одной из панельных девятиэтажек, к главной городской площади. Он неторопливо переставлял иксообразные ноги в белых штанах, глаза его были презрительно прищурены, с нижней губы свисала черная трубка с настолько громадным ковшом, что, казалось, он своей тяжестью заставляет сутулиться всю фигуру пожилого джентльмена. С попадающимися навстречу пешеходами он вежливо, но несколько автоматически раскланивался, воображение его было занято каким-то своим делом. Он уже оставил за собою линию еловых посадок и теперь спускался по асфальтовой тропинке на дно Широкого оврага, отделяющего город от поселка. Взойдя на невысокий мостик, возведенный рядом с горловиной родника, зарождающего ручей, убегающий влево по дну распадка, он остановился и вынул трубку изо рта. Поглядел по сторонам, потом вниз.

«Это» произошло здесь.

Иван Антонович постоял некоторое время на мосту, глядя на родник, потом многозначительно вздохнул и поднял голову. Перед ним, на противоположном берегу оврага деревенели заборы городских усадеб. Сады: яблони и сливы, стеклянные кубы теплиц, голубятни — переселенцы в Новый Свет не спешили расставаться со своими привычками. Эта пригородная картина разрезалась узким переулком, поднимаясь по которому, можно было выбраться шагов через сто на мощенную булыжником городскую площадь Калинова. На ней, возле здания старинного автовокзала томилась целая коллекция старинных транспортных средств. Автомобили, пролетки… Иван Платонович подошел к серебристой «победе», открыл дверцу и, усевшись на заднее сиденье, скомандовал: «Козловск».

Водитель взбодренно поерзал плечами и гаркнул: «Айн момент!»

Через час с небольшим Иван Платонович уже нажимал клавишу рядом с калиткой в высоком каменном заборе.

— Кто сей? — спросил густой, значительный голос.

Иван Платонович поморщился и процедил:

— Посетитель. К Тихону Бандалетову. В рамках четвертой основной программы. Почтительно, — гость вздохнул в этом месте, — прошу принять.

— Нет отказа, — заявил тот же голос. Отворилась не калитка, а разъехались полностью мощные ворота, раздалось музыкальное приветствие — несколько тактов из «Оды к радости», и гость вошел.

Перед ним открылась отлично знакомая картина: бревенчатые двухэтажные хоромы, сад, огород, пасека. Иван Антонович бывал тут регулярно, и всегда с чувством тоскливой неприязни. Корил себя — отчего тебе так уж не милы старорусские виды? Но ничего поделать с собой не мог. Профанация, лубок, идейное очковтирательство.