Книга Энциклопедия жизни русского офицерства второй половины XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев

скрою и отрицательной стороны усердного потребления всех этих жирных и мясных яств – это общее расстройство почти у всех нормального пищеварения. Эти неприятные заболевания многим отравляли радость праздника, так как жадность и неумеренность в еде была для нас нормальным явлением. Пасхальные вакации были коротки и пробегали быстро.

Весна к 1-му мая развернулась во всей красе. С незапамятных времен среди населения города Киева установился обычай праздновать 1-му[мая] в кадетской роще всеобщей маевкой. Еще за несколько дней в отделенной от зданий корпуса части нашей рощи строились многочисленные балаганы, карусели, высокие шесты с подарками на их верхушках и проч. Туда заранее привозился всякого рода предпринимателями ходкий товар: съестные припасы и крепкие напитки, разного рода мелкой галантереи и игрушки. С раннего утра разгоряченные толпы всякого звания и положения киевских обывателей со своими семьями тянулись непрерывной вереницей мимо нашего корпуса на «маевку».

В этот же день с утра, по приказанию директора, мобилизовались все силы администрации корпуса, чтобы всех кадет никуда из зданий корпуса ни на какие гуляния не выпускать, а держать в классах или в рекреационных залах по обычному расписанию будней. Снаружи у всех запертых выходов из зданий корпуса стояли надежные служители. Все воспитатели были на местах внутри и строго следили за поведением кадет. После обеда вместо гуляния все мы были загнаны в классы и нам, по особому распоряжению инспектора, розданы были в классах математические задачи из пройденного курса, решение которых было обязательным для каждого из нас.

Однако звуки гармоник, песни и оживленные крики проходящей близко зданий корпуса огромной красочной толпы привлекали все наше внимание. Счастливы были те классы, которым хоть что-нибудь видно было из окон. Из тех же помещений, где ничего не было видно, любопытные устремлялись в коридор, в конце которого двойное раскрытое окно позволяло любоваться всей картиной народного массового движения. Длинные фасады буквы Н в плане по расположению комнат были одинаковы во всех этажах. Собственно, кадеты занимали только один длинный трехэтажный фасад плановой буквы. Остальное – жилье администрации и учителей. В каждом этаже фасада размещалось два возраста; широкий коридор внутри этажа, тянувшийся по всему фасаду посередине, застекленной до потолка двойной стенкой с проходными дверями, разделял помещение двух смежных возрастов.

Наш и третий возраст оказались смежными. Из нашего возраста в коридоре в окне лучше всего было наблюдать движение праздничной толпы.

Мы, малыши, испуганные тяжкими угрозами, сидели за решением своих арифметических задач. Но наши соседи[из] старших классов довольно большой группой из своего возраста пробрались к наш коридор и столпились у раскрытого окна.

Из проходящей народной толпы с ними стали перекликаться, они отвечали и так увлеклись, что забыли всякую осторожность. В это время директор, поднявшись по внутренней винтовой лестнице в наш этаж, увидел эту группу шалунов. На своих резиновых подошвах, расставив широко руки, он стал подходить к совершенно ничего не ожидавшей группе. Кто-то, случайно высунувшись из двери нашего класса, увидел директора и во всю глотку крикнул: «Спасайся, директор!» Все сразу соскочили с подоконника, причем высадили вдребезги два стекла.

Закрыв лица руками и согнувшись, они устремились по коридору, чуть не сбили с ног директора, который успел захватить только одного великовозрастного кадета. Рассвирепев от толчков в живот кулаками, доставшихся ему на долю от убегавших, директор заорал на все здание: «Розог сюда, розог!» На дикий крик грозного начальника прибежали и воспитатели, и служители, принесли и розги. Директор все время крепко держал пойманного.

Мы высыпали в коридор и столпились около класса.

– Как твоя фамилия, мерзавец? – закричал директор.

– Гнилорыбов, – отвечал спокойно пойманный казак 4го класса, лет 15-и по возрасту.

– Кто разбил стекло, говори, а не то запорю насмерть! – кричало начальство.

Гнилорыбов молчал.

– А, молчишь?! Значит, ты, каналья! Розог ему! – приказал директор.

Притащили скамью. Казачок спокойно спустил портки и лег, закусив зубами свои руки. Директор сам считал. На 25 жестоком ударе он, запыхавшись, сказал: «Довольно», – обеспокоенный тем, что наказуемый не издал ни одного стона. Гнилорыбов с трудом поднялся, застегивая свои портки. В это время подбежал какой-то вертлявый воспитатель с докладом: «Ваше пр[евосходитель]ство! Я нашел виновных в разбитии стекол!» Но у директора, видимо, раж прошел. Он с одышкой равнодушно отвечал: «Одного каналью выпорол, довольно! Это ничего, что не он разбил, но он был в коридоре!.. А с другими я еще успею сосчитаться в другой раз!» Мы поспешили к нашим задачам и, сидя за партами, только прислушивались к отдаленному шуму оживленной толпы, которой не было видно из наших классных окон.

Невзирая на все меры принятых директором предосторожностей, все же нашлись смельчаки, которые (из окон и по трубам) убежали из корпуса, были на самой маевке и вернулись с явными доказательствами пребывания там в виде купленных сладостей и бутылок водки. За некоторую мзду уже в сумерках их пропустил внутрь здания кто-то из более покладистых служителей.

Вспомнилась мне тогда маевка наша в классической гимназии, и я поделился своими воспоминаниями с моими более близкими товарищами, после вечернего чая долго еще толковали все про «геройство» казачка Гнилорыбова, мужественно принявшего на себя наказание за других: «Молодец! Не выдал своих!» – восхищались мы все. Привлекали нас и рассказы смелых экскурсантов об их удачном побеге и о том, что они видели на маевке.

Все «жесткие рукавицы» нашего начальства имели, кроме дурных, несомненно, и хорошие последствия: они объединяли всех нас в единый живой организм, развивали дух товарищества, самоотвержение и готовность постоять друг за друга до самой жестокой порки; вызывали ненависть и презрение к ябеде и наушничеству; закладывали в перенесении несправедливых и жестоких наказаний. Эта сторона казенного воспитания имела огромное военное значение, что и подтвердилось впоследствии в жизни и деятельности многих питомцев военно-учебных заведений, а в частности, Киевского корпуса.

После маевки еще долго вся большая дорога мимо зданий нашего корпуса была усеяна скорлупок всех видов семечек, орехов, бумажек от конфет, всякими обрывками и сором.

Мы стали готовиться к экзаменам, которые начинались во второй половине мая и заканчивались в первой половине июня. Экзамены шли по классам, в присутствии инспектора или его помощника, двух учителей по предмету и воспитателя класса. Экзаменовали строго, отметки выводили средние: из отметок за ответ и прежние четвертные баллы.

Для меня экзамены прошли благополучно, а по списку я оказался вторым учеником. Родители были довольны, но сообщили, что, по недостатку средств, на каникулы меня с братом не возьмут. Для брата это не было тяжело, так как все его симпатии были в семье его