Книга Блеск и нищета шпионажа - Михаил Петрович Любимов

и соседей — как же так?

— А как быть с Карцевым? — прервал его думы Руслановский.

— Во всяком случае, на данном этапе арестовывать его нельзя, иначе мы погубим Уэста, — резонно заметил шеф.

— Я должен как-то объяснить ему причину своего приезда и содержание нашей беседы…

И предусмотрительный резидент тут же вывалил легенду, продуманную им еще во время перелета через Атлантический океан. Сварганена она была достаточно хитроумно: совсем недавно резидент доложил непосредственно шефу разведки (письмом, а не телеграфом) о страстной любви дочки посла к военному апаше, женатому подкаблучнику. Дело не стоило и выеденного яйца, ибо атташе трясся, как овечий хвост, и бежал от дочки, как от огня, опасаясь не столько КГБ, сколько репрессалий своей уродливой половины. Однако столь пикантная история не могла не лечь на бумагу хотя бы ради увеселения начальства. А главное, потому, что посол являлся членом ЦК. За такими, хотя и не положено, нужен глаз да глаз, особенно за границей. Ведь был же случай, когда подобная номенклатурная единица закрутила роман в Австралии с красавицей аборигенкой (еще хорошо, что не с кенгуру). Нужно отдать должное шефу разведки: мозги у него варили стремительно, и он тут же нажал на кнопку.

Карцев рванул дверь и четко застыл на пороге.

— Опять ЧП, товарищ начальник отдела, — ласково сказал Катков. — У дочки нашего посла, кажется, роман с военным атташе. Все это выльется в скандал, дойдет до ЦК, и с нас снимут стружку. Надо их обоих взять в активную разработку, добыть факты, подтверждающие криминал, и сначала попытаться повлиять на обоих, провести профилактическую беседу…

— Слава богу! — облегченно вздохнул Карцев. — А я-то думал… что-то посерьезнее…

— Это очень серьезно, — сказал шеф. — Ведь посол личный друг генерального секретаря. Если вдруг американцы об этом пронюхают, то проведут вербовку обоих на компромате. Так что возьмите это дело на особый контроль.

Катков кивнул головой, дав понять, что считает аудиенцию законченной.

Оба рыцаря плаща и кинжала вышли в коридор.

— По-моему, ты все же зря поставил всех на уши, старичок, — заметил Карцев. — Стоило ли поднимать шум из-за такого дела? Но ладно, шеф одобрил, значит, ты прав.

После такого отвратительного обходного маневра Карцев, и без того постоянно воевавший с резидентом, уже возненавидел его всеми фибрами своей чекистской души. Тем не менее, согласно ритуалу, обнял его за плечи и пригласил к себе домой на чашку чая (так обозначали крупный выпивон), что было радостно воспринято Руслановским, всегда презиравшим своего прямого начальника-алкоголика, а теперь уже физически не выносившим его как агента проклятого ЦРУ.

— Кстати, я тебе привез ящик твоего любимого «Чивас ригал» (о, как не хотелось отрывать этот ящик от сердца, отвратительно метать бисер перед свиньей — какой свиньей? свинья просто благородное животное по сравнению с этим продажным подонком!).

— Спасибо. А ты по-прежнему предпочитаешь свой вонючий «бурбсн»?

— Увы! — улыбнулся Руслановский. — Это не единственный мой порок… я еще подвержен и простудам.

Уайльдовская шутка не докатилась до пропитого мозга начальника отдела, и улыбки, хотя бы тонкой, не последовало. В кабинете у Карцева легко прошлись по текущим делам (переписка между резидентурой и Центром проходила настолько интенсивно, что говорить было не о чем), холодно высказали взаимные претензии, признали недостатки в работе и на этом расстались друзьями.

Поздно вечером в своем высотном доме на площади Восстания Руслановский ожидал вызова шефа для конфиденциального разговора. Уже кукушка прокуковала одиннадцать раз (старинные часы, купленные в комиссионке на Горького), а звонка все не было. Зная уникальную память шефа, Руслановский не допускал его забывчивости, правда, дико хотелось спать, из-за разницы во времени весь режим дня перевернулся и сон, как назло, накатывал в самые неподходящие моменты. Наконец зазвонил телефон, и личный помощник Каткова, рьяный и дотошный, как Малюта Скуратов при Иване Грозном, объявил, что за резидентом выслана машина.

Руслановский вышел на балкон. С высоты птичьего полета (как хотелось иногда не только жить в лесу, но и превратиться в птицу и улететь черт знает куда!) ночная Москва сверкала и мигала огоньками, шум, словно туман, доползал до верха, даже ночью покой только снился, и резидент сентиментально вспомнил те времена, когда Черемушки считались деревней, а автомобили на улицах легко было пересчитать по пальцам. Черная «Волга» подкатила прямо к подъезду, и он спустился на лифте вниз. До конспиративной квартиры добирались недолго, хотя шофер в целях проверки немного покрутил по улицам, — таков был приказ бдительного шефа, допускавшего вражескую слежку даже в сердце Родины. Притормозив у трехэтажного изящного особняка, чудом сохранившегося вместе со всем переулком во времена разрушений и реконструкций, шофер три раза мигнул фарами перед железными воротами, ворота загудели, разъехались в разные стороны и пропустили машину во двор. Водитель молча указал на дверь, куда и шмыгнул Александр Александрович Рус-лановский.

В гостиной на втором этаже, выдержанной в стиле рококо, — пристрастие дореволюционного владельца, купца и жуира, расстрелянного ЧК, — резидента ожидал Катков и его правая рука Михаил Кусиков, толстый, как Фальстаф, с красной мясистой физиономией, от которой без труда можно было бы отрезать кусочек на сочный бифштекс.

Начальники уже пили чай из самовара, закусывая вафлями, — неутоленная еще с тяжелого детства страсть Каткова, если, конечно, не считать его трудоголизм, о чем хорошо знали в коллективе разведки. Руслановскому предложили включиться в чаепитие, он аккуратно откусил вафлю и весь превратился во внимание.

— Начнем с того, — сказал шеф, упершись локтями в стол, сплетя пальцы и водрузив на них свою лысую голову, — что о деле Оливера Уэста знают лишь трое: вы, я и Михаил Николаевич. И конечно, сам председатель, которому я доложил дело и получил санкцию на миллион долларов после передачи остального списка. Так что, если с Уэстом все пойдет нормально, кличку ему дадим Маша. Это неординарно и потому хорошо, а если что-нибудь стрясется, то расстреливать придется либо вас, либо Михаила Николаевича, либо меня. — Тут он улыбнулся, ибо сама мысль о том, что он может допустить утечку, казалась ему до невероятности смешной, впрочем, от этой шуточки и его немигающего взгляда у Руслановского странно похолодело чуть ниже живота. Далее договорились о системе связи: никакой переписки по этому делу, только доклады лично, с глазу на глаз, причем не в штаб-квартире разведки, а на этой консквартире. Но как объяснить коллективу в Вашингтоне и, главное, Карцеву частые выезды в Москву? Шеф предложил придумать болезнь кого-нибудь из родственников. Матери? Но она умерла. И вообще из родственников оставалась лишь сестра, которая была до безобразия здорова. Хорошо, можно придумать, что она занедужила,