Книга Русский код. Беседы с героями современной культуры - Вероника Александровна Пономарёва-Коржевская

рассказываю о себе, о своих переживаниях.

ЭБ: Конечно, ты неизбежно существуешь в этой традиции. Это нормально для индустрии.

АБ: Только я не говорю «подражайте мне, будьте мной, посмотрите на меня». Это меня отличает от других исполнителей, наверное. Потому что я больше привязан к традициям.

ЭБ: Твои традиции, насколько я тебя понимаю, знаю и чувствую, – модернистские.

АБ: Я пользуюсь и постмодернистскими приемами, конечно. Но это просто приемы для меня.

ЭБ: Но ты ближе к Эдуарду Лимонову, Уильяму Берроузу, Джеку Керуаку[32] – если говорить о литературе. Добавишь еще кого-то к этому списку?

АБ: Вся классическая литература. Русская и советская. Все очень банально с точки зрения списка – Чехов, Толстой, Достоевский, Бунин, Мариенгоф, Катаев и прочие.

ЭБ: Тем более ты из Омска. Давай еще поговорим про корни. У меня тоже сильная связь с этим городом. Не такая, конечно, как с родиной – Дагестаном или с Москвой, где 30 лет живу, но у меня жена из Омска. Я приезжаю в Омск и всегда иду на стрелку, где Омь впадает в Иртыш. Я даже не могу себе представить, что не посещу это место, будучи в Омске. Обязательно иду в храм, где Достоевский пережил свой – не побоюсь этого слова – трансцендентный опыт, сильнейший религиозный опыт. А рядом острог, внутри которого есть три прекрасных модернистских памятника. Хорошие памятники – это вообще редкость, а тут сразу три. Два – очень разных, но сильных, убедительных – Достоевскому, а третий – памятник матери, которая семерых сыновей похоронила во время Великой Отечественной войны, – Анастасии Акатьевне Ларионовой. Меня это пространство очень цепляет. Достоевский находился здесь ровно четыре года: 23 января 1850 попал в острог, 23 января же и вышел. Удивительно. В этом смысле Омск находится под очень сильным излучением Достоевского.

АБ: Сначала и была классика. В подростковом возрасте, когда началась перестройка, к нам хлынула зарубежная литература. Были и Берроуз, и Керуак. И я только сейчас, уже взрослым, понимаю, насколько она меня испортила.

ЭБ: Конечно. Наши опыты с нетрадиционными практиками, веществами – это часть страшного опыта, который повлиял на мораль, нравственность, отношение к себе.

АБ: Это еще наложилось на распад Советского Союза, на распад идеологии, взамен которой пришла другая – «бери от жизни все и зарабатывай деньги». Все то, чему меня учили в школе, обнулилось. А все авторы, которые описывали эти практики… Кастанеда, например, просто сломали сдерживающие механизмы. Та музыка, которую мы слушали, те фильмы, которые мы смотрели, те книги, которые читали, выполняли и разрушительную роль.

ЭБ: Да, мы продолжаем все это любить как культуру, но понимаем, как она нас искалечила. У меня, во всяком случае, так. Я не могу сказать, что Курт Кобейн плохой музыкант. Не могу сказать, что Led Zeppelin – плохие музыканты, что Роберт Плант плохо поет, а Джимми Пейдж – плохой гитарист. Джон Бонем, который захлебнулся собственной рвотой, – невероятный барабанщик, все равно. И что же делать?

АБ: Все эти музыканты не говорили нам напрямую: «Иди и сделай вот это». Они просто транслировали такой привлекательный образ.

ЭБ: Он даже не привлекательный. Это сигнал на уровне семиотики. И мы считывали это.

АБ: То есть «Тимура и его команду» отменили, а вместо него дали Джима Моррисона и его команду и всех остальных. А там, кого ни возьми – саморазрушающиеся персонажи: Джим Мориссон, Курт Кобейн, Джими Хендрикс, Дженис Джоплин. Они влияли на нас. Нам хотелось подражать им не только внешне. Мы были молоды, хотели быть крутыми. Мы серьезно к этому относились. Сейчас молодежь так не относится к музыке. Сейчас музыка – просто фон. А мы искали у музыкантов ответы на вечные вопросы. Мы их как гуру воспринимали, как учителей. Мы же не только такие джинсы хотели. Мы тексты переводили, искали ответы на вопросы. А теперь… Какие могут быть вопросы к нейросети? Вот она написала музыку. А дальше? Хотя могут, например, возникнуть нейрокульты. Ты даешь запрос нейросети, и она, как некий мировой разум, тебе отвечает.

ЭБ: Уже сейчас есть на это запрос. В нейросеть загружен весь Пушкин, Толстой. Там вся культура, как в архиве.

АБ: Если мы в юном возрасте искали ответы на вопросы в книгах, фильмах и песнях, то сейчас будут искать ответы на вопросы с помощью нейросети, как у какой-то коллективной психоматрицы. Это все равно что монетку бросать.

ЭБ: Я понимаю тебя, представляю, но радуюсь, что этот мир не застану. Орел и решка – это все-таки чистая случайность. А нейросеть действительно работает как коллективный разум. Просто очень формальный, без Духа. Там все нейронные связи учтены. Специалисты, которые этими сетями управляют, их «кормят». Это так и называется. Можно сети скормить Пушкина, а можно энциклопедию Брокгауза и Эфрона. И в результате, условно говоря, у нейросети можно спросить: «Выходить ли мне за Петю замуж?»

АБ: У меня знакомый был, который, прежде чем принять какое-то решение, сначала молился, а потом монетку подбрасывал. Он считал, что так Господь ему отвечает. Так можно относиться и к нейросети. Тем более что сейчас происходит оцифровывание всего. То есть в нейросеть может попасть вообще все – от того, что сделано, придумано и снято, до того, что запечатлели камеры на улице. Причем загружать это можно в режиме реального времени. Еще я заметил, что у меня дети часто говорят: «Мне скучно». У меня в детстве не было такой проблемы. Сначала я думал, что это столичная проблема или это моя проблема как отца. Но потом понял, что она глубже. Я как-то приехал в городок в Омской области, встретился со своим другом, который вахтовым методом работает. В общем, совсем другой человек. Но и у него такие же проблемы с детьми. Они говорят: «Скучно!» На самом деле, мы переборщили с заботой о своих детях. Мы им купили все то, чего не было у нас.

ЭБ: Ну а чего еще можно ожидать, если у каждого на телевизоре 400 каналов?

АБ: Детям постоянно нужен выброс эндорфинов, постоянно нужно получать новые впечатления. Это к нашему разговору о том, что у нового поколения нейронные связи по-другому выстраиваются. Дети сейчас нуждаются в постоянной обработке визуальной информации. Зачем читать «Войну и мир»? Это долго и скучно. Проще же посмотреть десятиминутный ролик про книгу, причем с яркими картинками.

ЭБ: По сути, мы подошли к новой точке развития. То есть в 1960-е, 1970-е, 1980-е годы мы двигались, двигались и подошли к