Книга Дневник (1918-1919) - Евгений Харлампиевич Чикаленко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В конце 1913 года я ездил во Львов выручать Грушевского из того тяжелого положения, в которое он попал, благодаря своему характеру, о чем я в свое время и записал в своих мемуарах. Не знаю, каким образом это дошло до ушей охранки уже в форме сведений, что я ездил на совещание к Фердинанду в Конопишт{129}. В бумагах охранки Ефремов нашел целое дело, из которого видно, что меня постановили арестовать. Но им не удалось сделать этого, потому что я, чувствуя это, не жил в Киеве, а когда приезжал, то не прописывался, а порой и не ночевал у себя дома. Зимовал я в Финляндии, Петербурге, Москве, а летовал на Херсонщине, где пристав каждый раз, когда его спрашивали обо мне, отвечал, что меня нет и просил меня на время выехать из села, чтобы он не попался на лжи. Как-то в Кононовке меня допрашивал пристав, говоря, что ему поручено установить мое «местожительство». Я ответил ему, что вот теперь я в Кононовке, и здесь мое «местожительство»; потом я поеду в Киев — там у меня свой домик и местожительство, потом поеду в Перешоры на Херсонщине, там у меня имение и местожительство; наконец могу поехать в Алупку, там у меня есть дача, а значит — и там мое местожительство. Такое обилие «местожительств» в 1906 году спасло меня от высылки административным порядком в Нарымский край, что хотел сделать полтавский губернатор Катеринич, как мне рассказывал его знакомый В.М.Леонтович{130}.
Не знаю, смогу ли я когда-нибудь описать то, что происходило в эти четыре года, когда я не записывал; скорее всего, что теперь, так между прочим, по ходу буду кое о чем вспоминать, потому что во время войны ничего особенно интересного не было пережито. А вот я очень жалею, что не записывал ничего уже после начала революции. Хотя я и не принимал непосредственного участия в строительстве державы нашей{131}, но с 25 октября 1917 года я сидел в Киеве и виделся со многими общественными деятелями, и больше всего я узнавал о событиях от сыновей своих, потому что Левко был все время членом Малой Рады{132}, а Петрусь — старшим чиновником по особым поручениям при премьер-министре. Но я фактически не мог тогда писать, потому что почти все время я болел своей давней болезнью — неврастенией желудка и выздоровел (не знаю надолго ли?) только после выезда из Киева большевиков. Теперь я чувствую себя совсем здоровым, имею интерес ко всему и снова берет меня охота записывать то, что я переживаю, что наблюдаю в общественной жизни Украины, в центре которой я находился с 1900 года, то есть со времени моего переезда в Киев.
7 апреля
Вчера был на праздновании годовщины «Н.Рады» в тесном кругу редакционном. Все разговоры вращались вокруг прихода немцев в Украину, вокруг нового кабинета министров. Все высказывались, что лучше было бы, если бы немцы взяли все в свои руки и сами посадили министров, потому что наши порядок не наведут и не восстановят покой в нашей молодой державе. Наше правительство, во главе с Грушевским, думало опираться на сельскую бедноту, на наших большевиков, считая, что они — сила, на которой можно построить государство. Недавно я, будучи у Грушевского, доказывал ему, что Украину нужно строить на среднем землевладельце, который имеет от 15 до 150 десятин земли, потому что это есть самый надежный, самый здоровый элемент в деревне. Крупные землевладельцы и горожане — чужие нам: или русские, или поляки. Вот, за поляками Грушевский не видит и наших мелких собственников; желая уничтожить польское землевладение на Украине, он впадает в крайность — в социализацию земли, идет вместе с эсерами, которые хотят отобрать (безвозмездно) всю землю у всех, даже у самых мелких, владельцев и передать ее государству, у которого уже хлеборобы будут брать в аренду по трудовой норме. Это вызывает недовольство в слоях, имеющих более 10-15 десятин земли, и радует сельскую бедноту, потому что как будто достигает ее идеала равенства. Но это равенство погубит наше государство, потому что крестьяне, живя на мелких наделах, не смогут развить сельскую промышленность, но и не дадут работника для фабричной, потому что им жалко будет терять ту, хотя и мизерную, независимость в своем собственном хозяйстве, в результате наши горожане и крестьяне будут вынуждены покупать все за границей, не имея хлеба на вывоз даже в свои города, потому что на таком мелком хозяйстве будет то, о чем крестьяне говорят: «что Иван сделал, то Иван и съел». Благодаря тому закону о социализации, теперь в селе начался большой раздор, который тормозит сев: у помещиков все разграблено или отобрано в распоряжение комитетов, и они не имеют возможности сеять. Средние крестьяне боятся сеять, потому что голытьба, у которой самой нет чем и что сеять, говорит: «сейте, сейте, а посмотрим, кто будет собирать». Немцы, для которых важно, чтобы земли были засеяны, заставляют крестьян возвращать помещикам награбленное, чтобы те имели возможность сеять и высылают сельских большевиков в их шахты, чтобы они не мешали севу. А правительство наше — наоборот, поддерживает большевиков и комитеты и запрещает возвращать награбленное помещикам, говоря в своих универсалах, что все это принадлежит народу. Вот из-за чего все, кто хочет покоя, желают, чтобы немцы взяли власть и навели порядок. Но вопрос — захотят ли немцы взять власть, пока не прояснятся их дела на Западном фронте. Они теперь, забрав всю армию с русского фронта, предприняли наступление на Францию и хотят отрезать ее от Па-де-Кале и изолировать от Англии, но удастся ли им это? Англо-Саксонская раса упрямая, как бульдог, видя, что ей грозит опасность утратить Британскую империю, наверняка соберет все свои силы и не поддастся-таки Германии. Действительно, британской империи грозит судьба России, если победит Германия. Стоя на почве «самоопределения», Германия оторвет Индию, Египет, Канаду, Буров, Ирландию, как оторвала от России Польшу, Остзейщину, Финляндию, Украину и т.д. А если победят «союзники», в Германии они ничего особенного сделать не могут. Ну, пусть разобьют ее снова на независимые королевства, герцогства
