Книга Столетняя война. Том IV. Проклятые короли - Джонатан Сампшен

английского герольда, который явился в столицу Франции, чтобы получить охранную грамоту для послов. Только в конце января короля удалось убедить назначить собственных послов, и они должны были встретиться со своими коллегами не в Париже, а в Лелингеме, скромном шахтерском поселке близ Гина, чья крыта соломой церковь служила местом проведения нескольких англо-французских конференций в течение последних двух десятилетий. Номинальным лидером французского посольства был Жан I де Монтегю, епископ Шартрский, брат всесильного министра Карла VI. Но самыми активными членами посольства были Жан де Анже, сеньор де Экевиль, простодушный солдат, сражавшийся при Никополе, и Пьер Бланше, церковный юрист, чьи задиристые ораторские выступления вызывали недоумение у его собеседников. У английских дипломатов быстро возникла сильная неприязнь к обоим. Они отправили в Вестминстер мрачный отчет, предрекающий войну[54]. Войны не случилось, но атмосфера подозрительности и неприязни сохранилась на долгие годы. Отчасти проблема заключалась в самом Генрихе IV. Он был культурным человеком и прекрасно чувствовал себя в мире европейского рыцарства. Но, в отличие от других видных представителей английской придворной знати, до своего воцарения, он почти не имел дипломатического опыта. Он оказался исключительно неумелым переговорщиком: импульсивным, переменчивым, вспыльчивым и не желающим прислушиваться к советам. Французский королевский Совет был не лучше. Его политика менялась в зависимости от влияния группировок в Париже и периодических отлучек Карла VI. Выбор его представителей в Лелингеме лишь усугубил сложную ситуацию.

Два вопроса отравляли атмосферу переговоров. Одной из них было отвращение французских королевских принцев к тому, как Генрих IV взошел на трон. Через несколько лет после этого Карл VI заявил, что послал бы войска в Англию для поддержки Крещенского восстания, если бы его лидеры только заранее известили его о своих планах. Возможно, это был риторический прием. Но тот факт, что весть о смерти Ричарда II достигла Франции примерно в то же время, что и послы его предполагаемого убийцы, несомненно, омрачил положение. В течение многих лет после воцарения Генриха IV французский король отказывался признавать королевский титул узурпатора. Его правительство не принимало писем от Генриха IV, в которых он называл себя королем Англии, и отказывалось принимать его послов на французской земле, если это могло быть расценено как косвенное признание его титула. Французские послы в Лелингеме, конечно, были уполномочены разговаривать со своими английскими коллегами, но им было дано твердое указание никогда не называть Генриха IV королем. Вместо этого они должны были использовать такие иносказания, как "ваш господин" или "господин, который вас послал". В лучшем случае, если англичане отказывались вести переговоры на этом основании, Карл VI разрешал своим представителям называть Генриха IV "кузеном". О свергнутом короле, если его имя когда-либо всплывало, следовало говорить как "король Ричард, ваш господин". Неясно, кого французское правительство считало королем Англии, если не Генриха IV, но они вполне могли надеяться, что очередной английская переворот разрешит их дилемму, сместив нежелательного Ланкастера. Такая политика, естественно, разозлила английское правительство и сделала хорошие отношения практически невозможными[55].

На самом деле ни одна из сторон не хотела отказываться от двадцативосьмилетнего перемирия, заключенного в 1396 году. Англичане, ослабленные банкротством и раздорами внутри страны, заявили, что соблюдение Парижского договора не зависит от смены монарха в Англии. Он связывал, по их словам, "не только королей, но и их королевства"[56]. С юридической точки зрения было далеко не ясно, правы ли они. Юристы позднего средневековья не были уверены в непрерывности государственной власти и склонны были рассматривать договоры как личные обязательства между государями. Но так уж случилось, что Совет Карла VI решил уступить в этом вопросе. Это позволило ему сохранить в силе перемирие заключенное с Ричардом II, не заключая нового соглашения с его преемником, что неизбежно повлекло бы за собой признание его титула. Герцог Бургундский до самой смерти не мог заставить себя иметь дело с королем-убийцей в Англии. Но по своей сути он был человеком мира, как и его не склонный к риску брат герцог Беррийский. Несмотря на их негодование по поводу низложения Ричарда II, ни один из них не хотел рисковать политической и финансовой стабильностью Франции, возобновляя войну в то время, когда король Франции был не в состоянии руководить ею. Их политика, отраженная в последовательных инструкциях послам в Лелингеме, заключалась в периодических заявлениях о намерении соблюдать перемирие, и затягивании переговоров о его подтверждении и соблюдении на как можно более долгий срок, одновременно ведя холодную войну против Генриха IV лично.

Позиция герцога Орлеанского была более туманной. Он никогда не относился хорошо к сделке, которую французское правительство заключило с Ричардом II в 1396 году. Это была сделка Филиппа Бургундского, направленная на защиту его интересов. В сознании Людовика она также ассоциировалась с планом совместной англо-французской кампании в Италии против его тестя Джан Галеаццо, герцога Миланского, плохо продуманным и в конечном итоге неудачным планом, который он, естественно, рассматривал как косвенное нападение на себя. По этой причине Людовик был упорным противником Англии в течение трех лет после Парижского договора. Летом 1399 года, когда будущий Генрих IV жил в изгнании в Париже, а герцоги Бургундский и Беррийский делали все возможное, чтобы сдержать его замыслы против Ричарда II, для Людовика Орлеанского было вполне естественно тайно вступить в союз с Генрихом IV и предложить активную поддержку его вторжению в Англию. По словам самого Генриха IV, это была идея Людовика, продиктованная главным образом обидой на своих дядей. Чего именно Людовик рассчитывал добиться, поддерживая ланкастерский переворот в Англии, сказать трудно, но вряд ли он намеревался посадить Генриха IV на трон. Он, должно быть, был удивлен не меньше, чем все остальные во Франции, когда дело Ричарда II рухнуло как карточный домик. Но Людовик, похоже, не был так возмущен, как его дяди. Напротив, его первым побуждением было обратить все в свою пользу. Он был представлен на коронации Генриха IV в Вестминстере 13 октября 1399 года. Летом следующего года один из его придворных рыцарей, находившийся в Англии на турнире, передал послание, в котором Людовик заверил нового короля в своей неизменной дружбе, но попросил его молчать об их соглашении, которое он не хотел видеть оглашенным во Франции. После этого он продолжал периодически посылать Генриху IV послания доброй воли через английских рыцарей, посещавших Францию. В итоге оказалось, что Людовик тоже выступал за сохранение перемирия с Англией, хотя и по другим, характерным для него коварным причинам. После трех месяцев трудных переговоров в Лелингеме, сопровождавшихся частыми перерывами, послы, наконец, пришли к соглашению о кратком