Книга Желание быть городом. Итальянский травелог эпохи Твиттера в шести частях и тридцати пяти городах - Дмитрий Бавильский

Явление площади

Низкорослый палимпсест Кавур вмещает массу эффектных сооружений из разных эпох, сросшихся и как бы перетекающих друг в друга. С западного торца здесь, на месте снесенного еврейского квартала Сан-Сильвестро, застроенного пекарнями, поставили оперный театр, который открывал сам Верди в 1857-м. Но не «Набукко», а «Трубадуром».

Все явленное Средневековье вместила северная сторона площади с тремя представительскими дворцами; южная как-то разреженней, тем более что в центре ее нижней челюсти стоит аркада рыбного рынка 1748 года с современными фресками внутри стен.

На первом этаже бывшей резиденции мэра27 Палаццо дель Подеста (1334), за тремя готическими арками (при необходимости средняя служила виселицей для преступников, приговоренных к смерти) теперь арт-галерея, где я застал бесплатную черно-белую фотовыставку, посвященную кино (и, что немаловажно для туриста с долгой дороги, легкодоступный туалет), разумеется, времен «Сладкой жизни».

Далее следует многократно перестроенный Палаццо дель Аренго (XIII век) с фреской-джоттеской «Страшный суд», стрельчатыми арками и ласточкиными гнездами, но чуть меньшей высотности. Еще на шаг ниже топорщится каменной кладкой бывшая ратуша – Палаццо Гарампи, радикально перекроенная после землетрясения 1672 года.

Впрочем, все эти дворцы несколько раз перестраивались, из-за чего внешность их навсегда застыла в мимическом недоумении – как лицо человека, многократно прооперированного пластическим хирургом.

Еще на Кавур есть средневековый трехуровневый фонтан с сосновой шишкой, стоящий посредине брусчатки, и памятник папе Павлу VII (1611) – последняя работа скульптора Николаса Кордье28, выполняющая для площади роль родимого пятна.

Сан-Франческо

О главном соборе города Вазари пишет в биографии Леона Баттиста Альберти всяческие высокопарности, забывая упомянуть фреску Пьеро делла Франческа (нет ее упоминания и в жизнеописании самого художника).

Видимо, в Римини сам Вазари не был, но видел «модель фасада, который был выполнен в мраморе, а также боковой фасад, обращенный на юг, с огромными арками и гробницами для прославленных мужей этого города. В общем, он выполнил эту постройку так, что в отношении прочности она является одним из самых знаменитых храмов Италии. Внутри она имеет шесть прекрасных капелл, из коих одна, посвященная св. Иерониму, весьма разукрашена, ибо в ней хранится много реликвий, привезенных из Иерусалима. Там же находятся гробницы названного Сиджизмондо и его супруги, весьма богато исполненные в мраморе в 1450 году; на одной из них – портрет этого синьора, а в другой части этой постройки – портрет Леона Баттисты…

Прочность Сан-Франческо, в особенно благочестивые времена подвергавшегося критике за явные отсылки к древнегреческому стилю, из-за чего его обзывали даже и «капищем языческим», сослужила службу во Вторую мировую, когда его повредили бомбардировки, но сам храм устоял.

Собор, строившийся Малатеста в качестве семейной усыпальницы (в действующую церковь его превратили только при Наполеоне), так и не был доведен до логического завершения, превратившись в мраморный ларь с невнятным навершием фасада, который как следует и не разглядишь – настолько мала площадь вокруг.

Хотя по модели Альберти (проект его известен по медали работы Маттео ди Андреа де Пасти – веронского скульптора, украшавшего фасад) планировались эффектный фронтон и монументальный купол – совсем как у римского Пантеона. Но тут папа Пий II, великий гуманист и просветитель Пикколомини, много сделавший для родимой Сиены (там мы с ним и столкнемся, можно сказать, лицом к лицу в местном Дуомо), предал Сиджизмондо анафеме на Рождество 1460 года, из-за чего строительство скомкали.

Странно, конечно, что Феллини в «Амаркорде» обошелся без этого знакового мавзолея, ставшего храмом. С другой стороны, даже со всеми поправками на обобщение творение Альберти не катит: своим остро экспериментальным норовом (радикальный разрыв с готикой и пристальный взгляд в сторону «идеалов античной красоты» и древних пропорций) оно прямо противоположно любым обобщениям.

«Единственная улица для туристов»

Римини богат самыми первостатейными культурными ассоциациями: впечатлительному туристу хватило бы того, что, к примеру, фонтан на Кавур нравился Леонардо да Винчи, о чем сообщает мемориальная доска; и что именно здесь случилась трагическая любовь Паоло и Франчески, многократно воспетых в стихах (Данте!) и в оперной музыке, после чего предки этой самой возлюбленной пары оставили в истории мировой культуры свой неизгладимый след храмом, который построил Альберти, а украшали Джотто и Пьеро делла Франческа. Не говоря о Рубиконе, разумеется, который и я сподобился перейти; точнее, на машине переехать.

Центральные площади окружены мелкой системой уличных капилляров, но меня не оставляло в Римини ощущение разреженной структуры пространства – точно повсюду между улицами и отдельными домами висят незримые гамаки и на них качаются незрячие люди из бывших.

Но современность здесь победила историю, из-за чего на первый план вылезает туристическая суета Корсо, а не тенистые закоулки развалин.

На карте особенного доминирования главной улицы не слишком видно, но когда ты внутри…

Этой стремительности Корсо Феллини посвятил одну из важных сцен «Амаркорда» с автомобильными гонками, также проговорив ее и в книге интервью.

Эпизод из фильма, проговоренный словами

С площадей при въезде и выезде из города, которые соединяла главная улица – Корсо, убирали все лотки, лавки закрывались, у кого окна и балконы выходили на Корсо, сдавали их по астрономическим ценам, кто был совсем беден, устраивался с опасностью для жизни на крышах, связных на мотоциклах и велосипедах высылали километров за десять, в открытое поле.

В день пробега в послеобеденное время, за пять-шесть часов, на улицах уже не было ни души. Все толпились под портиками или стояли у окон, как в оперных ложах: подеста, граф, жена секретаря отделения фашистской партии, и неотрывно смотрели в арку Августа в начале Корсо, откуда должна была выскочить головная машина. Одни размахивали флагами, другие – одеялами, перебрасывались из окон через дорогу инжиром. Тогда у нас не было радио, и никто не знал, что происходит на пробеге. Некоторым, у кого был телефон, было только известно, что час назад гонщики прошли Парму, и на основании этого делали расчеты: через 50–70 минут первый «болид» должен промчаться по Корсо, совсем пустой и свободной, если не считать городского сумасшедшего – дурачка, который, как всегда объятый манией величия, похожий на кенгуру, жал на педали посредине мостовой, издавая ртом звуки, изображавшие грохот выхлопных труб «бугатти». Обычно уже в сумерках мотоциклист звуками трубы оповещал о появлении головной машины. Из всех окон раздавался вопль: «Это Бордино! Нет, это Кампари! Да что вы, это Бриллипери, он меня узнал, кивнул мне!»