Книга Искупление - Элеонора Гильм

– Аааауу, – зашлась в плаче Нюта.

– Иди сюда, заинька моя. – Аксинья прижала дочь к сердцу, наверное, лишь сейчас поняв, что могло случиться. – Все целое? Дай посмотрю. – Нютин рев становился все громче, но кроме царапины на щеке Аксинья не нашла никаких следов от когтей.

– Я… я иссс…пугггга… гаался.

– Матвей, ты храбрый. Так набросился на птицу… Я все видела. – И его надо утешить, погладить по голове.

– Что у вас? – Взлохмаченная голова Семена показалась над забором. – Я видел беркута, кружившего над деревней.

– Он Нюту мою утащить хотел.

– Бесовы проделки.

– Спасибо тебе, Господи, – перекрестилась Аксинья. – Улетело чудище.

– Оголодали звери. Ровно как и мы. Но ты зря испугалась: и самому крупному беркуту не утащить ребенка. А этот молодой.

– Ни о чем я, Семен, не думала. Только о том, что дочь мою может убить птица.

Ловко подтянувшись, сосед перепрыгнул через забор.

– Ах вы, бедолаги. – Он подошел к сжимавшей дочь Аксинье и протянул руку, погладил ее пальцы. Она отшатнулась.

– Смотри, перо, – он поднял огромное переливчатое перо, оставленное хищником. Разгневанная мать так вцепилась в хвост его, что выдрала часть роскошного оперения. – На, хлопец.

– Ух ты. – Матвей крутил в руках диковину, забыв о недавних переживаниях.

– Будет чем хвастаться. Перо – добрые две пяди[9], – потрепал сосед по плечу мальчишку, а тот вцепился в игрушку, ласково поглаживая пушистое белое основание с черно-коричневым навершием. Красив хищник да грозен.

– Нам в избу надо, отогревать пострадавших и успокаивать защитников. Спасибо, Семен, – улыбнулась вымученно Аксинья.

Не один беркут кружил над ее домом, вселяя тревогу, закрывая огромными крыльями свет.

6. Пахарь

– Иди, иди во двор, погрейся на солнышке, – Аксинья открыла хлев.

Веснушка вытягивала худую шею и пугливо мычала.

– Матвейка, помоги мне. – Мальчик снял со стены длинную хворостину, но телка уже пошла сама, смешно загребая ногами.

– Мууу. – Веснушка радостно крутилась по двору, чуть не подпрыгивая. Бархатистые уши, забавная морда, большой круп… Этим летом Веснушку нужно покрыть. Тогда станет она новой кормилицей.

– Доходна́я телка у вас. Наша корова справнее будет. – Тошка уже крутился в соседском дворе, поджидая приятеля.

– Наша вырастет и лучше вашей толстопузы станет. – Матвейка погладил Веснушку по бурнатому[10] носу.

– В мать ты, Тошка, пошел, остра на язык была. – Аксинья подергала за ухо сорванца. А внешностью удался в отца, те же темные кудри, черные злые глаза, красные ухмыляющиеся губы. Будто второй Григорий по соседству растет и колет Аксинью своим сходством.

– Мать… А я почти не помню ее. – Тошка силился не зареветь – не по возрасту уже, – скукожил грязную мордочку.

Чуть не спросила Аксинья: «А отца-то своего помнишь?» Нельзя такое мальцу говорить, баламутить голову его, а сдержать себя сложно. Не прошла злость на Ульянку, на мужа, что жизнь ее разбили, бурлит где-то…

– Сердцем помнишь, это важнее всего. – Успокоишь ли тем парня? – Матвейке воды натаскать с реки надобно. Тогда отпущу.

– Щас. – Матвейка подхватил лохани, заскрипел засовом, открывая ворота.

– Пошли, так уж и быть, помогу тебе, – проворчал Тошка.

Аксинья выдала ему две бадьи, и Тошка помчался за другом, чуть не сбив с ног двух еловских баб, степенно шедших по улице. Одна крупная, с мужским разворотом плеч и широким шагом, вторая – невысокая, пышная, с плавной походкой. Таких и издалека узнаешь. Зоя с Агафьей направились ко двору Семена за медом или воском. Зоя, заметив в открытых воротах Аксинью, отвернула лицо, вздернула оплывший подбородок к небу. Агафья нерешительно подняла уголки губ в полуулыбке, боялась по детской привычке своей властной подруги.

Давно прошли славные времена, когда дружили они все: и Ульянка, и Зоя с Агафьей, и Анфиса, и Аксинья. Ульяна давно в могиле, Зоя замужем за кузнецом Игнатом. Оставшаяся в девках Агафья неразлучна с Зоей, будто в прислугах у нее; своих детей нет, так чужих растит. Анфиса переселилась в Соль Камскую, выйдя удачно замуж, Аксинья – мужняя да без мужа, проклятая грешница, которую приличные односельчанки обходят стороной. Неисповедимы пути… Аксинья перекрестилась, вспомнила завет отца: «Не поминай Господа всуе».

– Отцу Сергию пожалуйся, он защитит, угомонит мужа. – Опять Аксинья услышала лишнее. Голос Зои как патока, сладкий, обволакивает человека, западает в душе.

– Нет ничего плохого. Только тягость на сердце. – Катеринин неуверенный голос.

– Ведьма она да баба гулящая. Я такую в соседках терпеть бы не стала. Или пусть сидит тише воды… Либо отправляется восвояси… В лесу вон живет…

– Зоя, перед Богом все равны.

– Ты, Агаша, ростом велика, да умом не вышла. В споры со мной не вступай.

Агафья умолкла.

– Грешница она… Да Ваньку моего выкормила…

– Так что ж теперь, мужа ей свово отдашь в благодарность? Смешная, ей-богу!

Ответ Катерины заглушил лай пса.

Не дадут Аксинье покоя в родной деревне. Давно она поняла, что деревенские грезили об одном: исчезла бы она куда-то, скрылась с глаз их. Но повода для радости им Аксинья давать не собиралась. Совершила грех – ответила за него. И долго еще каяться будет. Но испоганить жизнь свою, жизнь детей она кумушкам не позволит.

* * *

Еловчане всматривались в небо, прислушивались к себе. Какова весна будет? Холодная или теплая? С заморозками или знатными ночами? Главное не упустить посевной срок. Все соизмерить и просчитать. Яков первым вытащил соху, почистил упряжь и запряг кобылу.

Вслед за старостой потянулись остальные. Гошка Заяц спозаранку пашет свои десятины, Тошка на подмоге. Семен Петух, Зоин отец Петр Осока, Спиридон с сыновьями, молодой Никашка, даже Макар Овечий Хвост – все на поле. Тощий Демьян со старшим сыном выпросили за зиму у односельчан худые соху да борону и чинили их, разложив на солнце, торопились, чтобы поспеть вовремя.

Лишь три десятины, что оставил безмужней Аксинье скупой Яков (две десятины отдал Георгию, десятину забрал себе), подсыхают, покрываются коркой, скоро непригодны станут для распашки. Узкая полоса озимых взошла, радует нежной зеленью. А как же остальная земля?

Тщательно Аксинья выбрала одежду, укрыла непокорные волосы под темным платком, оставила за старшего Матвея.

– Прасковья, помоги, – после приветствий огорошила подругу.