Книга Искупление - Элеонора Гильм

За последний год она, ровесница Анны, резко сдала. Спину сгорбила старческая хвороба, упругая прежде плоть провисла горами складок, глаза потеряли свой блеск, но интереса к жизни еловчан Маланья не утратила.

– Аксинья, шалава, грешит много. Отсюда неурожаи, болести. Выгнать паскудницу! – с таким воззванием вышла Маланья на улицу.

– Матушка, вернись в избу. – Катерина уговаривала старуху, обнимала за плечи. Терпение молодой женщины – будто бездонный колодец: никогда она не повышала голоса, не выказывала раздражения.

– И ты паскудница!

– Зачем меня называть худыми словами? Я верная жена и добрая мать.

– Кисельная дура ты, вот кто! – Маланья никогда не церемонилась с близкими.

Аксинья с Матвейкой сражались с дровами и, перемигиваясь, слушали соседский разговор. Спор старухи с невесткой продолжался не первый час.

– Мать, сколько раз тебе говорил, не собирай шелуху всякую. Живи ты спокойно.

– И ты за нее. – Из Маланьи вышел весь пар. Больше голоса ее соседи не слышали. Аксинья не раз благодарила отца за высокий крепкий заплот, которым он обнес свой двор. Он пошел против обычая, объявлявшего добротные заборы проявлением гордыни хозяев. Высокий забор – большие секреты, болтали в деревне.

– Ты бы поменьше о ней… да и с ней говорил. – Тихий голос Кати еле слышен.

Аксинья поняла: о ней разговор у соседей идет. Покорная Катерина осмелилась мужу недовольство свое высказать.

– А тебе что? С матерью моей заодно?

– Нет… Люди смеются.

– А у людей одна в жизни радость – посудачить. Слово супротив мне скажете – дождетесь. – Семен вколачивал слова, будто сваи в глину.

– Родительский выбор – мои слезы. – Голос Катерины окреп.

Аксинья затаила дыхание. Чуяла, что жизнь Семена с женой не сложилась, нет меж ними приязни супружеской, но здесь открытые жалобы. Будет Семен виниться перед Катериной, утешать женку?

– Не люблю я бабские нюни! Не раз говорено…

Ответа не последовало. Тихий всхлип, или это ветер прошумел, задержавшись в голых еще ветвях рябин, что обнимали забор с обеих сторон?

– Тятя, смастери избушку птичью. – Илюха вклинился в разговор, отвлек отца.

– Доброе дело, скоро скворцы прилетят.

– Таскай в дровяник, – кивнула Аксинья Матвею на гору полешек, что возвышалась во дворе. Оба освоили обращение с небольшим топориком. Но сил хватало лишь на одну чурку.

Аксинья ушла в избу, с трудом вытаскивая старые сапоги из того месива, в которое превратился двор. Снег истаял к обеду, умножив лужи и людскую радость. Аксинья услышала больше, чем предназначено для чужих ушей. И не могла оторваться от разговора, не могла не слушать спор. Если нет своей жизни, хочется приникнуть к чужому источнику. Если у Аксиньи нет своей любви, своих семейных радостей и печалей, что щекочут сердце, тянет подслушать, подсмотреть… Паскудное желание.

Дочка радостным гуканьем встретила мать у порога. Теплая рубашка с вышивкой по подолу, шапочка с тесемками, чтобы не потерялась, умильное выражение мордочки… Аксинья подхватила непоседу на руки.

– Зачем по холодному полу лазишь? Играй в своем гнездышке.

– Бу, – скорчила недовольную мину Сусанна. Без Уголька она отказывалась сидеть среди одеял и старых шкур, выползала на холодный дощатый пол. Кот вспомнил молодость и вторую неделю не показывался в родной избе.

– Сейчас мы поедим, кашки наведем. А потом на улицу пойдем. Да?

– Га, – кивала Нюта. Огромные глаза преданно смотрели на мать, лучась доверием. Невозможно от знающего человека скрыть происхождение девочки. Проклятые строгановские глаза – наглядное подтверждение отцовства и вечное напоминание Аксинье о том, кто так легко вторгся в ее жизнь и быстро исчез. Но оставил после себя лучший дар, на который могла рассчитывать Аксинья, – дочь. И потому она ему все простила. Вот только прощение ему, ни разу не появившемуся в Еловой, без надобности.

Сытая, укутанная в одеяло Нюта была водворена на лавку возле крыльца.

– Ты за ней, Матвей, присматривай, – попросила Аксинья мальчика. – Я к курам, в сарай. – Через плечо перекинута корзина, в руках две лохани, с водой и варевом.

В загоне для птицы, пристроенном к дому, по ноздрям бил ядреный запах. Куры легче, чем Веснушка, пережили зиму. Довольствуясь крохами с хозяйского стола и мутным варевом, они берегли силы, грелись, плотно прижавшись друг к другу на насесте. Самому ослабевшему петушку Аксинья перерезала горло на исходе зимы. С синюшной птицы похлебка удалась на славу. Матвейка ел да похваливал, норовистая Нюта съела две миски, Аксинья насытилась, лишь вдыхая аромат варева – Великий пост строг. Кормящие матери от поста освобождены, но грешнице надо отмаливать блуд…

Пять курочек и петух, грозно, квохча, вышагивали по крытому соломой полу. В углу хозяйка нашла два яйца, бережно уложила их в корзину. А под насестом обнаружила окоченевшую тушку курочки.

Мясо издохшей скотины по обычаю есть нельзя, раньше его отдавали собакам или скоту. Но нынче все запреты народ позабыл. Ермолай поел на дворе всю скотину, включая сдохшего от бескормицы теленка и околевшего пса. Шептались, что престарелая Фекла разрешилась мертвым младенцем, которого запекли в печке. Народ крестился, передавая жуткие подробности, но смаковал сплетни бесконечно. Аксинья, когда-то видевшая в Фекле, Фимкиной матери, старшую подругу, верить слухам отказывалась.

Солекамские кумушки рассказывали о других страстях: братьях, зарубивших сестру; придорожном кабаке, откуда не всякий путник уезжал; притонах, торговавших людьми будто мясом. Уже пятый год продолжались бесчинства на земле русской. Казалось, уже целую жизнь.

«Надо привыкать», – вздохнула Аксинья и подняла окоченевшую тушку. Скоро Великий пост кончится, и мясо будет кстати для праздничного ужина. Вымоченное в травах, запеченное в печи, оно придется по вкусу голодной семье.

– Тетя! – Вопль Матвейки заставил Аксинью бросить корзинку с драгоценными яйцами и курочку.

Выбежав из сараюшки, она, не разбирая дороги, помчалась к избе. Обогнуть хлев, дом со всеми пристройками, подсобные постройки… Открывшаяся картина заставила материнское сердце ухнуть вниз и заколотиться со всей силы. Над той лавкой, где Аксинья оставила Нюту, распростерлись огромные пестрые крылья. Черные, серо-бурые, белые перья мелькали в воздухе. Матвей с топором в руках пытался добраться до хищной птицы, что напала на Нюту. Размах крыльев не меньше сажени[8], на полдвора.

– Ах ты гадость! – Аксинья подбежала к голодному хищнику и вцепилась в хвост. Пронзительный клекот ударил в уши. Сильный удар крыла отбросил мать в сторону, и птица взлетела. Мгновение – и она оказалась в небесной вышине, превратившись в темную безопасную точку.