Книга Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

Рост численности солдат Германии, безусловно, беспокоил ее врагов. Россия уже увеличивала численность своей армии, задерживая призывников еще на несколько дополнительных месяцев, и проводила пробные мобилизации наряду с расширением сети железных дорог. В 1913 г. в ответ на шаги Германии с одобрения и благодаря крупному займу от Франции царь утвердил новую десятилетнюю «Большую программу», которая должна была сразу увеличить численность армии в мирное время более чем на 200 тыс. человек, а в дальнейшем ожидались еще повышения ее численности и появление новых формирований. Окончательный вариант программы был утвержден 7 июля 1914 г.[1482]

Французы приняли свои собственные меры как ответ на вызов Германии. Планы Жоффра были рассчитаны на достаточное количество войск, готовых к началу военных действий как для отражения любого нападения Германии, так и осуществления своего собственного вторжения в Германию. Так как к 1914 г. Германия могла выставить на поле боя более многочисленную армию, Франция должна была либо изменить свои планы и вести оборонительную войну, которая противоречила стратегической доктрине армии, либо увеличить численность солдат в собственной армии. Для военных и их сторонников второй вариант был предпочтительнее, но он сталкивался с демографической проблемой Франции. В армию могло быть призвано больше новобранцев каждый год – что и происходило до этого момента, – но, имея население 39 млн человек, Франция имела гораздо меньший потенциал для набора рекрутов, чем Германия с ее 68-миллионным населением. Поэтому военное министерство выступило с предложением увеличить численность армии, удлинив срок службы призывников с двух до трех лет. «Трехлетний закон» снова вызвал разногласия в республике по поводу характера и роли военных. В то время как правые и сами военные поддерживали более многочисленную армию, социалисты и многие радикалы выступили с нападками на закон как попытку военных создать профессиональную армию со скорее реакционными, нежели правильными республиканскими ценностями. Жорес выступал со страстными речами в поддержку народного ополчения. Военные и правые указывали на угрозу со стороны Германии и отмечали, что французская армия уже испытывает опасный недостаток войск на родине в Европе, потому что была вынуждена послать войска для усмирения Марокко, где местные жители оказывают сопротивление французской власти[1483]. По мнению Жоффра, закон поможет увеличить численность французских солдат до 700 тыс. человек. У Германии по-прежнему будут в наличии 870 тыс. солдат, но достаточное их количество будет находиться на Восточном фронте лицом к лицу с русскими, и равновесие сил на западе качнется в пользу Франции[1484]. Более долгий срок службы также давал возможность улучшить подготовку солдат, которая давно уже вызывала озабоченность[1485]. И хотя закон был принят в июле, дебаты продолжались и в 1914 г. и во французском парламенте, и в прессе.

Во Франции также разгорелся один из тех сложных скандалов, которые были столь типичны для Третьей республики. То, что в 1911 г. началось как постыдная история о финансовой коррупции среди министров правительства, развилось в согласованную кампанию против Жозефа Кайо, которого националисты всегда подозревали в том, что он готов идти на компромисс с Германией и, быть может, даже подкуплен ею. Ходили слухи, что редактор консервативной «Фигаро» заполучил компрометирующие документы о сложной личной жизни Кайо, а также доказательства того, что он использовал свое положение министра юстиции для создания препятствий в расследованиях коррупционных дел.

Тем не менее Франция с учетом ее недавней истории казалась относительно спокойной и стабильной в последние два мирных года. Страна, как считали и иностранцы, и сами французы, переживала возрождение национального самосознания и чувства уверенности. Марокканский кризис 1911 г. убедил французское общественное мнение – и левых, и правых – в том, что Германия – это непримиримый враг, который никогда не перестанет грозить Франции. (То, что Франция сделала многое, чтобы спровоцировать этот кризис, просто не принималось в расчет; французские комментаторы неизменно предполагали, что их страна – невиновная сторона конфликта.) В летние месяцы 1911 г., когда кризис достиг пика, военное министерство получало сотни заявлений от солдат с просьбой восстановить их на действующей службе. «Мне сказали, что я слишком стар для того, чтобы командовать, – написал один генерал. – Я просто прошу, чтобы меня послали на границу как кавалериста, чтобы показать молодым солдатам Франции старого дивизионного командира, кавалера grand»-croix de la Legion d'Honneur (большой крест Почетного легиона – фр.), который знает, как надо умирать»[1486]. Студенты, которые десятью годами ранее могли быть циничными, уставшими от жизни, подозрительными к чувству гордости за народ и прошлое Франции, теперь говорили о том, что готовы пожертвовать ради нее жизнью. В Латинском квартале 3 тыс. студентов вышли на демонстрацию, скандируя «Vive l'Alsace! Vive la Lorraine!» («Да здравствует Эльзас! Да здравствует Лотарингия!» – фр.), а в парижских театрах стали популярны патриотические пьесы. В сельской местности наблюдатели отмечали новый воинственный настрой среди крестьян[1487]. Жанна д'Арк, которую превозносили в 1909 г., снова стала популярна. Однако на этот раз врагом были не англичане. «Вильма говорит, что в ее окружении все помешаны на войне, – сообщал в 1913 г. Гарри Кесслер о своей сестре, которая жила в Париже. – Все убеждены, что победят нас»[1488]. Когда Герману Цеппелину пришлось совершить вынужденную посадку во французском городке весной 1913 г., толпы местных жителей забросали его команду камнями. Правительство Франции принесло свои извинения за «плохое» поведение. Вильгельм в гневе написал: «Поистине мягко сказано! Это просто по-плебейски нецивилизованное поведение, как в стране варваров! Все это происходит благодаря антигерманской пропаганде!»[1489]Дело Заберна несколькими месяцами позже, когда немецкие офицеры презрительно отнеслись к жителям Эльзаса, получило широкое освещение во французской прессе, которая увидела в нем еще один пример прусского милитаризма[1490]. (Мольтке счел воинственность французской прессы полезной для дальнейшего оправдания увеличения численности армии Германии.)[1491]