Книга Генералов похищали в Париже. Русское военное Зарубежье и советские спецслужбы в 30-е годы XX века - Владислав Голдин

У сотрудников советской разведки возникло в связи с этим подозрение, что Кедрова обманывают с тем, чтобы уменьшить его личные претензии «к оставшемуся ломтю общественного пирога». Но вскоре удалось узнать, что в откровенной беседе с сотрудником управления РОВСа поручиком Асмоловым полковник Станиславский, принявший у генерала Кусонского всю кассу и счетоводство, заявил, что средств у главного командования хватит лишь на пять месяцев. Подслушивающая аппаратура в штаб-квартире РОВСа продолжала активно использоваться. Третьяков записывал и регулярно передавал своему куратору разговоры в управлении этой организации. По заявлению последнего: «Они свидетельствовали, что РОВС находится в тяжелейшем кризисе, из которого вряд ли выйдет. Мы разрушили РОВС».

Куратор Третьякова из парижской резидентуры, будучи уже арестован и находясь под следствием в НОД в Москве по обвинению в сотрудничестве с французскими спецслужбами, показывал на допросе 21 сентября 1938: «У меня было два основных источника, о наличии которых я французам не сообщил. Это 13-й и “Иванов” (Третьяков. — В.Г.), французы об их существовании не были осведомлены. Это подтверждается фактами… “Иванов” даже после нашего большого провала, насколько мне известно, продолжает, или, вернее, продолжал работать на установленном мною “петьке” (подслушивающий аппарат. — В.Г.) до самого последнего времени. Это легко установить даже самой легкой проверкой. Да и действительно это так. Говорю это не для своего оправдания, а только в целях установления истины».

При допросе другого арестованного сотрудника разведки, работавшего ранее в Париже, «Афанасия», следователь задал ему вопрос, продолжал ли работать Третьяков. Тот ответил: «Конечно. Этот источник сохранялся в неприкосновенности. РОВС продолжал снимать у него квартиру». «Правда, это был уже не тот РОВС, — добавлял этот разведчик. — Он совершенно захирел. Хозяином стал генерал Витковский (дело в том, что начальник РОВСа генерал А.П. Архангельский проживал в Белграде, а в парижском помещении располагался I отдел РОВСа, возглавляемый Витковским. — В.Г.), а секретарем полковник Мацылев. Людей к ним приходило мало, денег поступало еще меньше. Но мы продолжали следить за всем, что там происходит».

Этот же разведчик вспоминал, что в начале января 1939 года к нему поступил от его коллеги «Николая» рапорт Третьякова. Тот извещал, что 31 декабря в полдень к нему явился Гильзин и передал, что его просят к себе Витковский и Мацылев. Но в этот день, в канун Нового года, встреча не состоялась, и лишь 3 января произошла беседа Третьякова с полковником Мацылевым, который от имени генерала Витковского попросил продлить срок договора по квартире (занимаемой РОВСом) до 1 июля 1939 года. «Затем, — информировал Третьяков, — последовал целый поток любезных слов; говорилось о том, что за все время пребывания у нас не было ни одного недоразумения ни с домовладельцами, ни с консьержкой, ни с газом или электричеством». «Район и цена квартиры очень подходящие, — продолжал Третьяков, — поэтому, надо полагать, что и в дальнейшем 1-й отд. РОВС будет квартировать у нас». Автор письма указывал, что, не давая прямого ответа, попросил переговорить с Витковским, который подтвердил все сказанное Мацылевым, был очень любезен и просил побыстрее дать ответ. Желание остаться на квартире есть признак полного доверия, указывал Третьяков и информировал, что Витковскому дано согласие на дальнейшее пребывание его управления здесь. О дальнейшем пребывании на этой квартире после 1 июля генералу должно было быть сообщено не позже 31 марта 1939 года.

По утверждению сотрудников парижской резидентуры, «задачу работать по РОВС никто с нас не снимал», и руководство считало сохранение подслушивающей аппаратуры и продолжение операции по прослушиванию целесообразным.

Но новое руководство 5-го отдела ГУГБ считало иначе. В телеграмме из Центра, направленной в парижскую резидентуру в 1939 году, говорилось, что «материалы, представляемые вами по “Петьке” с начала 1939 года, не представляют никакого оперативного интереса». Высказывалось предположение, что «Иванов» (т.е. С.Н. Третьяков) «нас обманывает и вместо действительных разговоров дает нам “липу”». По указанию из Москвы необходимо было провести проверку «Иванова». Для этого советские агенты должны были в течение нескольких дней подряд под тем или иным предлогом посещать канцелярию РОВСа и беседовать там не менее получаса, а по возвращении слово в слово изложить содержание разговора, указав, с кем, в какое время и на какую тему он велся. При этом резюмировалось: «Если “Петька” не зафиксирует разговоры агентов, посланных нами в РОВС, тогда мы убедимся в том, что “Иванов” нас обманывает, и сделаем в отношении него соответствующие выводы».

Это указание вызвало активное обсуждение в парижской резидентуре, и куратор Третьякова «Николай» убеждал в том, что РОВС переживает упадок и активную работу вести не в состоянии, поэтому беседы там ведутся пустые. Тем не менее было приказано выполнять указания из Москвы. Но через несколько дней с «Николаем» произошел несчастный случай, он на несколько недель попал в больницу. Связь с Третьяковым прервалась. Она не была восстановлена и после выхода его куратора из больницы, так как тот был занят другими срочными делами. Закончилось все тем, что Третьяков сам явился в советское полпредство и попросил свидания с военным атташе. С ним встретился работник разведуправления Носов, которому Третьяков поведал, что работает на СССР по линии РОВСа в течение 10 лет под кличкой «Иванов». Но с 13 июля 1939 года связь с ним прекратилась, а он нуждается в деньгах, так как ему надо платить за квартиру, которую он содержит по заданию советской разведки.

Носов сообщил о приходе Третьякова сотруднику разведки НКВД «Афанасию», который, в свою очередь, срочно вызвал к себе его куратора «Николая». Последний намерен был встретиться с Третьяковым на улице, за пределами полпредства, но его коллега категорически возражал, так как за этим зданием после подписания советско-германского договора в августе 1939 года велась усиленная полицейская слежка. Закончилось все тем, что «Афанасий» сообщил Носову, что Третьяков ему неизвестен, а одному из сотрудников резидентуры поручил изучить работу «Иванова» и подготовить рекомендации, «нужно ли продолжать работу с ним, учитывая, что центр недоволен его информацией».

Тем временем информация о приходе Третьякова в советское полпредство ушла по каналам военной разведки в Москву, о чем стало известно и в НКВД. Через десять дней сотрудник парижской резидентуры, изучавший работу Третьякова, подготовил доклад, в котором высказал рекомендацию, что «с ним надо аккуратно порвать, предварительно сняв в квартире имеющуюся аппаратуру — “Петьку”». Мотивировал он это, во-первых, тем, что «источник “Иванов” втирает нам очки, так все материалы “Петьки” ограничиваются общими рассуждениями и фиксацией бесед на совершенно неинтересные нам темы». Из нескольких личных встреч с Третьяковым этот сотрудник резидентуры вынес впечатление, что «Иванов» «вообще нечистоплотен и почти на каждой встрече весь разговор сводит только к деньгам, несмотря на то, что от нас он получает свыше пяти тысяч (франков. — В.Г.) в месяц». Важным аргументом для обоснования своего предложения автор доклада считал финансовое положение Третьякова и его семьи. Он указывал, что на деньги «Иванова», получаемые от нас, содержатся им жена, две взрослые дочери и сын, которые нигде не работают. За квартиру он платит 15 тыс. франков в год, что «в состоянии платить только капиталист». В то же время за службу в Торгпроме Третьяков получает только 400–500 франков в месяц и в качестве легенды при расспросах ссылается на имеющиеся у него сбережения.