Книга Тарра. Граница бури. Летопись вторая - Вера Камша

Бездымное лебединое пламя, которое зажег Эмзар, тянулось к расписанному цветами и странными птицами потолку. Звенели кубки и высокие стаканы из драгоценного рубинового стекла, рекой лились старинные вина, но никто не пьянел… Так вот какая она, победа… Неудивительно, что сказки кончаются свадьбами да коронациями, потому что за ними идет пустота. Мы вычерпали себя до дна на этой войне. Все, не только я, сжегшая свою силу. Я не жалела об Эстель Оскоре, совсем не жалела, но больше всего я хотела оказаться в Идаконе, слушать, как стучится в окно ледяной дождь, смотреть на огонь в камине и ждать своего адмирала, а потом пить с ним вино, говорить и смеяться, дожидаясь ночи… Мы победили, и это счастье стало от нас куда дальше, чем весной, когда мы висели между риском и небытием.

Рене тихонько сжал мне руку; похоже, мы опять думали об одном и том же. Император сменил роскошный коронационный наряд на черный эландский колет, став на эту ночь таким, каким я его увидела у постели Шани. И Феликс явился не в бело-зеленом архипастырском облаченье, а в платье военного покроя, и он был заметно пьян, так же как и красавец Мальвани, сыну которого так и не смогли помочь ни эльфы, ни клирики…. Совершенно трезвый Шандер смотрел куда-то вдаль, его темные глаза под соболиными бровями казались еще грустнее, чем обычно, и я знала почему — Прашинко не относился к существам, которые, имея свои тайны, хранят чужие.

Каюсь, я испытывала облегченье от того, что с нами нет Ланки. Таянке стало плохо в храме, и она не пришла, хотя Рене и просил Шандера ее привести. Я не ненавидела бывшую соперницу, я даже старалась ей сочувствовать. Дочь Марко потеряла все, я заняла ее место и в сердце Рене, и на престоле, чего удивляться, что нам в присутствии друг друга становилось неуютно.

Рыгор Зимный, огромный, как горный медведь, поднялся с полным кубком и провозгласил здравицу в честь присутствующих дам — где только научился? Дамы — я, Гвенда и Криза, старательно кутающаяся в узорчатую атэвскую шаль, — пригубили вино, мужчины, встав, выпили до дна. А затем Роман взял гитару.

Я не слышала, как он играет, целую вечность. С того самого дня в Убежище, когда он отправился вместе с Примеро на поиски Проклятого. Пошел за одним, нашел другое. Если б не южные гоблины, в Кантиске сейчас мог сидеть мой покойный родитель с Миттой, которая наконец-то обрела то, чего ей всю жизнь не хватало, в лице атэвского посла…

Впрочем, все мои мысли, как умные, так и не очень, враз испарились, стоило Роману взять первый аккорд. То, что он играл, столь же отличалось от его прежних мелодий, как мы, выжившие, — от тех, кого закружила Война Оленя. Не знаю, где сын Астени услышал эту музыку, за Последними ли горами, или же у своих друзей-орков, но она не имела ничего общего ни с человеческой, ни с эльфийской.

Странные тревожные аккорды рвали сердце, уводили, уносили вдаль, завораживая и подчиняя рваному, пульсирующему ритму. Музыка билась, как бьется на земле подстреленная птица. А потом Рамиэрль запел на чужом языке, гортанном и звонком. В этой песне не ощущалось гармонии, это были скорее крики, так кричат вьющиеся над вечерней степью ястребы, так ревет пламя пожара, так шумит ночами в кронах промокших деревьев ветер. Голос и руки, казалось, существовали сами по себе, вели свои мелодии, которые и мелодиями-то назвать было трудно, но сумасшедший бой гитары и протяжные горловые крики странным образом дополняли друг друга и околдовывали. Я поймала себя на том, что, подчиняясь немыслимому ритму, бью в ладоши. И не только я, но и Рене, Феликс, Рыгор, даже Шандер…

Роман требовательно тряхнул золотой головой, и Криза вскочила с места, отбросив свою шаль. Такой я ее еще никогда не видела. Нет, она оставалась оркой, но все присущее ей, и только ей, было подчеркнуто с эльфийской утонченностью. Девушка рывком распустила иссиня-черные волосы, окутавшие ее грозовым облаком, и, заломив точеные руки, вышла на середину зала. На мгновение ее глаза встретились с глазами Романа, в глубине которых вспыхнули сапфировые молнии, и орка начала танец.

Это было непостижимо! Она почти стояла на месте, только метались, как тени от костра, руки и распущенные волосы, дрожали на груди и у пояса багряные цветы каделы, которые должны были увянуть в тот же миг, как расстались с корнями, а ноги, обутые в сапожки на высоких каблуках, отбивали тот же неистовый ритм, что и гитара. Танец был продолжением музыки, а музыка — тенью танца. Девушка то отступала назад, гордо вскинув голову, и вороные пряди окутывали ее не хуже отброшенной шали, то бросалась к нам, чтобы замереть, на миг склонив голову, после чего резко отвернуться. Это было как пожар в лесу, как удар молнии, как звездный дождь в месяц Дракона…

Когда отзвучал последний аккорд, Криза замерла, бессильно опустив руки, и наступила невероятная тишина. Все смотрели только на нее, а вот я, я успела заметить два взгляда: восхищенный, горящий взгляд Уррика и отрешенный — Романа, Рамиэрля, ставшего в этот миг страшно, пугающе похожим на Астени, которого я, не успев полюбить, не забыла и не забуду никогда…

Глава 6

2230 год от В. И. 16–18-й день месяца Волка
Арция. Мунт

1

— Не знаю, Шани… — Император совсем не царственно примостился на подоконнике, оглядывая огромный город. — Наверное, для кого-то это предел мечтаний, а для меня пожизненное заключение.

— Ты мог отказаться…

— Сам знаешь, что не мог.

— Люди делятся на две категории, — вмешался Жан-Флорентин, — те, которых заставляют что-то делать другие, и те, которые заставляют себя сами. Император, — жаб с видимым удовольствием произнес титул своего сюзерена, — принадлежит ко вторым. Из таких получаются достойные правители, хотя они редко умирают своей смертью. Правда, все они были одиноки в том смысле, что не имели вассалов среди моего народа.

— Слышал? — невесело рассмеялся Рене. — Он прав, я себя приговорил к этой короне, к городу, из которого не видно моря, к людям, в сравнении с которыми даже покойный Годой — находка. Тарскиец был настоящим врагом, а эти… клопы в постели. Таяна, Тарска, Эланд, с этим я смирился, но Арция… Правильно сделал мой предок, когда отсюда удрал.

— Не хочешь перенести столицу в Идакону?

— Хотел, — Рене привычно отбросил со лба прядь волос, — но мне жаль Эланд, куда ринется вся эта свора, а потом, стоит мне уехать из Мунта, и клопы попробуют стать скорпионами… Нет, раз уж я впрягся, придется везти до конца.

— Феликс поможет, и я, конечно…

— Ладно уж, монсигнор, — Аррой еще раз улыбнулся, на этот раз удивительно светло и открыто, отчего его лицо стало совсем молодым, — когда мне будет невмоготу, я буду удирать к тебе в гости, а что до Феликса… Мне не нравится, что мы стали врать во славу Церкви. И больше всего меня бесит, что я плачу им за помощь с Ольвией…

— Но…

— Они прекрасно знают, что я не возьму больше, чем смогу отдать. Я не мог потерять Герику, не мог мучить ее сплетнями и пересудами. И я не мог бросить все и увезти ее за море, как мне хотелось больше всего на свете. Я должен оставаться здесь, потому что я нужен. Максимилиан нашел выход, я в него вцепился, а в итоге император по уши в долгу у Архипастыря… И вот уже император врет насчет помощи святого Эрасти и Вестников…