Книга Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга третья. Январь 1943 – январь 1944 - Геннадий Леонтьевич Соболев

котором мне пришлось заниматься русским языком, – класс довольно трудный. В нем много детей, которые по своему возрасту должны были быть в более старших классах; есть дети, которые потеряли по году и более. Они отвыкли от школьных требований, привыкли считать себя равными со взрослыми. Устанавливать дисциплину в классе было трудно…

Между тем приближалась 26-я годовщина Октября. Заговорили в школе о письмах бойцам к празднику. Научить написать письмо, деловую бумагу – одна из задач преподавателя русского языка, правда, более младших классов, но я решила проверить это уменье у своих учениц. Впрочем, я не только эту цель ставила перед собой, когда решила отвести урок на письма, – мне хотелось положить начало связи с фронтом, хотелось посмотреть, что представляют собой эти дети, попытаться затронуть внутренние струны их души. И вот я пришла в класс и сказала, что цель нашего урока сегодня – письменное сочинение, но сочинение особого рода, именно письмо на фронт. Гул протеста встретил мои слова. «Ну вот еще, зачем мы будем писать? Мы не знаем, о чем писать» и т. д. «Вы сначала послушайте меня, а уж потом шумите», – ответила я. Притихли.

Я начала говорить. Старалась сказать немного, но ярко и красочно. Вот глухой лес, кругом непроходимые болота. Осень. Воет ветер. Шумит лес. Моросит холодный дождь. Чуть видны землянки, а в них наши бойцы, оторванные, отрезанные от своего родного угла. У некоторых из них есть родные, есть дети, но они их давно не видели, у других нет никого. Глубокое одиночество. А над головой – постоянная угроза смерти. Тоскливо становится порой… И вдруг письмо! Какую радость доставляет бойцам письмо даже от незнакомых людей, письмо, говорящее, что их помнят, о них думают, заботятся. Особенно любят бойцы получать письма от детей. Передала детям рассказ одного очевидца, отвозившего письма на фронт: старый боец получает письмо от какой-то школьницы. Он отходит с письмом в сторону, читает и плачет над ним.

Я рассказывала и чувствовала, как меняется настроение ребят, как стихает класс, как на меня смотрят десятки серьезных и грустных глаз. Говорила я взволнованно и чувствовала, что протягиваются между нами какие-то очень нужные для меня нити.

Я кончила. Несколько минут в классе царило глубокое молчание. Затем раздались слова: «Но мы не знаем, о чем и как писать». «Ну, в этом я вам помогу, – сказала я, – подумаем вместе, о чем написать. Наметим короткий план, как для сочинения»…

Вот эти письма в моих руках. Читаю их и думаю: «Как мало все-таки знаем мы еще детей. Ведь наши дети – уже не дети. Каждый из них пережил много тяжелого. Особого, внимательного, более теплого подхода требуют они к себе. Много горя, много озлобления и ненависти таится в глубине их душ». Вот выдержки из этих писем: «У меня немцы убили папу», «У меня умерла от голода мама», «Я осталась совсем одна и живу у чужих людей», «Мне даже и вспоминать о прошлом тяжело». У каждой свое горе, в каждом письме звучит: «Боец, дорогой товарищ, отомсти за смерть папы, мамы, за все, пережитое нами». Прочитав письма детей, я, нисколько не снижая своих требований на уроке, чаще стала беседовать с ребятами в свободное время, расспрашивать их об их жизни, интересах. Я убедилась, что и их отношение ко мне стало меняться, стало ближе, теплее…

Условия жизни города становятся все напряженнее. Артиллерийские обстрелы бывают ежедневно и по нескольку раз в день. Иногда радио успевает предупредить об обстреле, иногда же снаряд разрывается неожиданно. Обстрелы очень длительны. Только и слышишь по радио: «Артиллерийский обстрел района продолжается». С нетерпением ждешь, когда, наконец, радио сообщит: «Артиллерийский обстрел района прекратился. Движение на улицах восстанавливается», – хотя прекрасно знаешь, что нет никакой гарантии в том, что через несколько минут не будет снова объявлен обстрел. Редкий ленинградец не побывал под обстрелом в эти дни.

Помню, как я ехала в Институт усовершенствования учителей. Выезжая из дому, я знала, что идет обстрел города, но какой именно район обстреливается, не знала. А ведь ленинградцы обычно укрывались куда-нибудь только тогда, когда обстреливался непосредственно их район. Поэтому поехала и я. Переехала Троицкий мост. Трамвай встал – обстрел. Идти вперед на Невский нельзя – не пропустят, только под штраф попадешь. Вернулась обратно. Иду через мост. Обстрел сильнейший. Тороплюсь перейти мост. Над головой свист снаряда. Свист – это не страшно, разорвется где-нибудь значительно дальше, наблюдение почерпнуто нами из опыта. И вдруг такой оглушительный грохот, что, кажется, лопнут барабанные перепонки; ощущение такое, что все кругом рушится и что сам сейчас взлетишь на воздух. Впереди высокий столб воды. Оказалось, что снаряд, к счастью, упал около моста в воду. Страшно? Нет, особого страха в данный момент не чувствуешь. Только позднее, дома, когда начинаешь вздрагивать при каждом стуке, понимаешь, насколько все-таки была потрясена.

Ряд картин рисуется перед глазами, когда вспоминаешь время этих жестоких обстрелов. Вот груда стекол, окна, белые занавески, бьющиеся по ветру, зияющие провалы в домах. Еще вчера, когда я возвращалась из школы, ничего этого не было. В другом месте, у Тучкова моста, разбитый трамвай…

Эти жестокие обстрелы нарушали правильный ход школьных занятий. Ведешь урок, а вблизи грохот разрыва. Поражаешься, как мало реагируют на них дети. «Да ничего, Софья Николаевна, ведь мы привыкли, мы не боимся», – говорят они, когда замечают, что начинаешь беспокоиться. А как не беспокоиться, как не бояться, если отвечаешь за жизнь каждого из них? Мне волей-неволей приходилось неоднократно спускать детей в убежище.

Неохотно, ворча, шли они туда. «Давайте заниматься, успеем уйти», – говорили ребята.

Оборона Ленинграда. 1941-1944. Воспоминания и дневники участников / отв. ред. А. М. Самсонов. Л., 1968. С. 769–772.

Из книги Т. Г. Фруменковой «Мы вышли из блокадных дней. Герценовский университет в годы Великой Отечественной войны»

Небольшая группа сотрудников ЛГПИ, оставленная в блокадном Ленинграде для охраны зданий и имущества института, успешно справилась со своими задачами. В течение 1942 и 1943 гг. сотрудники филиала прилагали большие усилия, чтобы сохранить здания, оборудование, библиотечные фонды вуза в условиях продолжавшихся обстрелов и бомбежек, нередко варварского отношения к институтскому добру со стороны временных «жильцов», отсутствия топлива, транспорта и проблем с электрическим освещением, разбросанности построек по городу. В значительной степени им это удалось. Работники филиала представляли интересы всего института в общении с Наркомпросом и другими руководящими учреждениями на протяжении по меньшей мере полугода. Они справились и с этим нелегким делом. Ленинградская группа олицетворяла ЛГПИ и в глазах бывших студентов и сотрудников вуза, немало сделала по их запросам. Наконец, руководители филиала старались по возможности