Книга Время в моей власти - Геннадий Иванович Атаманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Став постарше, он встретил имя : Николай Рубцов. Сразу понятно: человек из народа и стихи его – народные. Простые, но интересные. Жил Рубцов в тех местах, что столичные жители любят называть Тьмутаракань, Скобаристан, а то и вовсе – Чернопупинск, Мухосранск. Там, где и плещется круглый год литературная «Волна», собирая литобъединения и вынося рифмованные словеса на литературные страницы – и тут же унося их в никуда… На просторах нашей необъятной Тьмутаракани есть, наверное, не один, пишущий – полный тёзка того, известного Николая Рубцова – только среди новых Рубцовых уж точно немало тех, кто и пограмотнее, начитаннее, образованнее, всячески лучше… А стихов нет! А если есть – они никому не нужны, не интересны…
Загадка, тайна.
– Всяческий талант неизъясним! – сказал один из героев Пушкина, стихотворец.
Талант, конечно, неизъясним, но…
– Откуда в Тьмутаракани взяться таланту?! – саркастически усмехаясь, произнёс преподаватель филфака, умный, начитанный! – талантливый еврей, любимец чуть не всех студентов, когда они суетились вокруг эстрадного конкурса «Алло, мы ищем таланты!». Если уж эстрадному таланту взяться не с чего – что говорить о литературном?.. Сам преподаватель заехал в самую тьмутаканистую Тьмутаракань из Прибалтики – должно быть, набраться всяческого опыта. А потом уехал в «демократическую» столицу России – Ленинград-Петербург, пообщался с самыми «демократическими демократами», да и отбыл в Израиль, где ныне – как и всегда – пишет стихи, на русском языке. Интересный человек : умный, внимательный, доброжелательный, и не хотел бы наш герой сказать о нём ничего плохого – только хорошее… Для многих-многих-многих тьмутараканских студентов тот поэт-преподаватель до сих пор как отец родной; может быть, и сам того не зная.
Стихи свои студентам не читал, никто о них и знать не знал. Он как личность влиял : сильный, уверенный, независимый. И лекции свои читал – о русской литературе, о Пушкине – ну прямо громовым голосом! Хотя росточку небольшого, и не такой уж атлет… Дал Бог ему голос.
Да ведь каждый студент, какого ни на есть возраста, вспомнит такого «препода»! Пусть и внешне совсем другого, и вовсе не поэта… Слава Богу, такие люди есть во все времена, и не влияет на них никакой «коммунизм», «развитой социализм», или «демократия».
Происходили и сложности : история КПСС, научный коммунизм, диалектический материализм, научный атеизм… Это всё названия учебных предметов. Учили все : филологи и технологи, врачи и учителя, инженеры и офицеры… Даже артисты и музыканты, даже писатели и поэты. А предметы… С потолка списанные да из пальца высосанные. Академией наук утверждённые! Хорошо, если люди «на местах» оказывались нормальные. Тогда инженеры, врачи и поэты могли вздохнуть посвободнее. Артисты, чай, на экзаменах спектакли выдавали – лицедействовали! Взял программку к «научному атеизму», и пошел её обыгрывать с начала до конца, от середины в стороны, и снова да ладом. Аплодисменты!
Правда, в его город актеры приезжали уже готовые. Что ни год – почти вся труппа новая. Тут тоже какая-то загадка… Да нет, скорее – закавыка. Чего люди искали, почему оказывались в самой тьмутараканистой Тьмутаракани? Оказались ненужными где-нибудь в областном театре, надоело вечно торчать в массовке, когда чувствуешь в себе творческие силы, или просто желание хоть что-нибудь играть…
А театр в городе прекрасный, прямо на зависть не то что областным – столичным театрам! Ах, пардон, пардон… Не театр – здание театра. Перед самой революцией семнадцатого года некий купец размахнулся – и отгрохал «народный дом»: тут тебе и театр, и столовая. И библиотека… Что еще надо для народа?! Для него всё и сгодилось. От купца осталась одна фамилия. Да еще фамилия архитектора : здание-то не просто роскошное – эксклюзив, как сейчас бы сказали. Заезжали сюда потом и знаменитости, а в годы войны «квартировал» даже один столичный театр! Но только одно «квартирование» и осталось – в истории этого театра. Для города сей факт не значит просто ничего – ничего и не осталось.
Бесконечная актерская волна-игра «перекати поле» напомнила нашему герою один из эпизодов его журналистской карьеры. Конец советской эпохи он застал в кресле редактора фабричной, многотиражной газеты, и, сидя в холодном кресле, в окружении пропылённых вымпелов за разные «успехи», поглядывая на ставший вдруг никому не нужный бюст Ленина, неожиданно подумал он, взглянув на пустые стулья-столы сбежавших за новыми надеждами корреспондентов…
– А ведь никому из фабричных инженеров, начальников, рабочих – и в голову наверняка не приходило, что это некие «творческие личности», со своими творческими амбициями, планами… Да чего там – никакими журналистами их никто не считал! Журналисты… ну, это где-то там, в журналах… А здесь кто? Делают себе газетку, разносят по цехам – ну и пусть…
А он, наш герой, оглядывая пустую редакционную комнату, прикинул : за годы советской власти через эту фабричную многотиражку прошло народу в несколько раз больше, нежели через все отделы фабричного управления! Именно так, без шуток. Прикинул, зная все дела, порядки, тенденции, людские слабости и страсти… Прошел даже Борис Довлатов, брат известного писателя Сергея Довлатова; тоже творческая личность – посмотрите на титры знаменитого советского фильма «Белое солнце пустыни»: главный режиссер – такой-то, режиссер – Борис Довлатов.
Хм… Пройти-то он прошел, да уходить из этой многотиражки никуда не собирался : всё уже, пришел… Уволен за обычную «слабость» творческих людей. Однако имя-то его увековечено – даже одним-единственным фильмом! Тем более, что в те годы у нас еще не было голливудской традиции километрового перечисления всех причастных-непричастных! Десять-двадцать фамилий в титрах – и точка. Так что вошел Борис Довлатов в историю, вошел…
И в какую же глубокую задумчивость повергает судьба актёров провинциальных театров! Городских… Слово «тьмутараканских» просто рука не поднимается написать – написать без кавычек. Некоторые из актёров оседали в городе, играли на его сцене многие годы, получали звание «Заслуженный…». И получая грошовое жалование… Зарплатой такие деньги не назвать. Зарплату получали все, все! – кроме них…
Боже мой, Боже мой – какая странная судьба! Хоть до пенсии играй, любым талантом обладай – а идёшь ты по улице никем не замечаемый, ни единой душой не узнаваемый… Нет постоянных зрителей, нет – и не может быть – никаких «театралов»… Только случайные зрители-посетители, коим вдруг вздумалось пойти в театр. Да и эти больше в театр – ни ногой. Обалдели от шума и гама пригнанных в «культурное учреждение» подростков, или гремящих сапогами солдат…
И никогда
