Книга Лестница на шкаф - Михаил Юдсон

— Будешь послушен?

Ил истово закивал.

— Тогда пошли.

Луч фонаря пробежал по стене и уперся в стенной шкаф.

— Вскрой. Живо.

Ил открыл заскрипевшую дверцу шкафа — пахнуло затхло — там на плечиках одиноко висела его ненадеванная парадная форма Стольника.

— Лезь. Толкни заднюю стенку.

Они втиснулись в шкаф. Потайной ход вел во тьму. Дов посветил под ноги.

— Зришь ступени? Ступай вниз.

Босой Ил с веревкой на шее и за ним Дов в черном балахоне стали спускаться по шероховатым выщербленным ступеням. Сколько лестниц зряшно свилось в жизни Ила, и вот очередная — бредовая лестница из шкафа, бродка шкафка, ведущая внизерх (как уклончиво звучит на изере) — прямиком в Место. Тащись устало… Ил прихрамывал, поскольку ныла разбитая шалым дворецким коленная чашечка, а еще и острая цементная крошка впивалась в ступни. Веревка на шее была шершавая, колючая. Много всего нового. «Обычно я просыпаюсь под утро во Дворце, потому что дворник под окнами волочит свое ведро на колесиках, — думал Ил. — И звук этих расшатанных кривых колесиков, их перемежающийся визгливый скрежет по булыжной мостовой будит меня вечно. И дворник вечный, и ведро его. А уж Колесико — и подавно. А сегодня — не так, сбой».

Лестница разветвлялась, возникали узкие боковые ходы, в расщелине завиделась Библиотека — покатые своды, погашенные световые шары, опрокинутые стеллажи, книжки, сваленные в угол, кресло ножками вверх — подземное укрывище Кормильца, куда уж ниже, я знать не знаю, но злобный Дов, давай-давай, грубый ведьведь, кондуктор однорукий (такие довы в Колымоскве по улицам шатаются — даешься диву! — так девы шарахаются) — гнал сзади, и ступени звали — вниз, вниз…

«А вдруг там нехудо, на самом дне-то — прохудимо, — думал Ил. — Известно же, что жизнь — что моя пижама, одне только версты полосаты, и может, наконец, натерпевшись, дождался нужного сегмента, вхожу в мудрецарствие, и теперь главное…»

Дов сильно пихнул его волосатой рукой в спину — пошел, скудный! — Ил, ахнув, съехал по ступенькам и оказался в низком зале, слабо освещенном потрескивающими факелами, укрепленными на стенах в старинных жестянках из-под бекона с бобами. Пещерный Пир какой-нибудь философский? Посреди зала помещался дощатый помост — на него Ила тут же и поволокли, как быка, нетерпеливо дергая за веревку — заждались, видимо, поди. Помост, как догадался Ил, был сколочен из досок книжных стеллажей, под ногами попадались оторванные обложки, вросшие кожей в дерево. Довелось брести по книгам — как по углям, гля…

Вокруг помоста стояли люди, одетые в мешковину, расшитую перевернутыми крестами. Ил пригляделся. Знакомы до оскомы — это была убогая чиновничья знать из обслуги Дворца, тугоумные Уходящие Домой. Сейчас их лица были одухотворены, как при вышивании крестом, полны неведомым предвкушением, оскалены светом. Губы заворожено что-то шептали или так шлепали. Вот так Место! Такая гулкая пещерка вроде ракушки. Рыбы страшные по стенам намалеваны. Мудрецами и не пахло. Время застряло.

Итак, расстановка фигур: Ил в пижаме — на помосте, толпа в мешках — насупротив. Полный цейтнотец! Раздвинув толпу — та раздалась — возникла, как из тины, Ира — пошла, ечетыряя бедрами — тронулась, ходи — с Кормильцем рука об руку. Окончательно двинулась. Сильный ход. Нежданно-с. Ира затянута в черную кожу с металлическими шипами, глаза синие, холодные, в левой руке у вертихвостки зажата плетка, истерически подрагивает. Кормилец в широком черном монашеском одеяньи, очки сверкают, через курчавую голову выбрита дорожка — черноризец, значит, духожор злоученый. Черные начинают. Взошли торжественно на помост. Ил переступил ногами по переплетам, обреченно прикрыл глаза, чтобы всех этих тусклых несносных не стало — уснуть стоя и утащить за собой в сон… Там потягаемся… Но они торчали пред ним в обнимку — могучий статный Кормилец, как-то он распрямился, раздался косой саженью, и Ира в высоких черных сапогах, с русой, туго заплетенной косой через плечо. И плетка при ней — «хедер-хлыст», которым пороли нерадивых учеников под аллилуйя, Илу ли не знать… Арапник такой, что аразу не пожелаешь!

Ира процедила:

— Будешь сидеть здесь на цепи и учить Книгу, а я стану приходить с плетью. Я твоя строгая учительница и тебя накажу. Хочешь меня?

Она хлестнула, попав по локтю. Ил взвыл — уй, попал в переплет! — словно в первый раз осквернил себя ударом плети. А на самом деле — ерунда, пришкольные навыки, патимата матимата, как сказали бы гимназисты — «нет боли — нет научения».

— Больно руку? — сочувственно спросил Кормилец и пнул его ногой. — Што, вероломны бабы? Ты учись, учись…

Он дернул Ила за веревку и захохотал:

— Эх ты, стольничушка, пастух-арух! Челюсть отвисла? Съел? Думал, тварь, мы — проще пищи? Воображал, полосухер пакостливый, в самых патетических местах, что это ты в нее проникаешь в минуту ебли? Это мы тебя ели.

Ира заговорила звонко и возвышенно:

— Мы — Уходящие Домой. Силой, призвавшей нас, Буром я заклинаю…

Кормилец перебил обыденно:

— Пархидаизм себя изжил, хля, Мудрецы уже выжили… Полная хня! Проехт БВР закрыт. Зец, проехали. И Бур с ним! Пора домой. Пусть последний не забудет смыть за собой свет…

Очки его жестко сверкнули. Он простер руку над мешковатой толпой:

— Гляди сюда, иуда! Разгорелся огонь в твоем сердце? Я его потушу! Ты вот грешил зазря, что все эти люди после трудов ползут в свои лачуги. А мы меж тем возносимся по лестницам вверх-вниз — Уходить Домой! Это не символ, а стремление к. Все шкафы молекулярно соединены с колокольной Пещерой… Ангелы норки прорыли…

— Общедоступный потайной ход, — понятливо вякнул Ил. — Молельная модель. Катакомбная вера, каменоломные усилия.

Его ирово огрели плетью вновь:

— Закрой пасть! Кайся!

— Скверна иронии, — покачал надвершием шеи Кормилец. — А читал ли ты растроганно «Речения» — вдохновенный труд Светлоликого на телячьей коже, изучал свод драконовских законов «Наисвятой свиток», вникал в основы учения о природе «Папирусы несомненности»? А ухмыляешься, фыркаешь, Бур тебя побери! Ты ж в этом плаваешь, не фурычишь…

Ил взглянул на жутких зубастых рыб на стенах и молча согласился.

Кормилец сказал:

— Я тебе растолкую, слышь. Мы шь все из снегов вышли, прально? Это было давно, ажникум до нашей веры. Тогда сугробы по атоллам намело, над лагерными лагунами столбы в небе висели радужные — Посияние… Тут этого в заводе нет, куда там. А там — как в агаде — шелег идет и ложится, и керах застыл и скользит. Сугубая, отцеженная заснеженность. Особый режим. Плеток свист и снег в крови. Вот где рай был… Потеряли, изгнались растерянно… А всего-то хотели писать «Л-г», а не лаг. Такая лагня получилась…

У Кормильца даже увлажнились глаза.

— Ну так надо чухать к очагам, уходить домой, — прорыдал он. — Изход назад! Ко мясам и корчагам с травами! Для сварения Новой Земли, идеже правда живет! А здешние Мудрецы — они совсем не такие уж… так себе, просто — Просветители… Семь батюшек — как Семь Башен Света, подслеповатых… И ихья Яхвья вера — устарела и облупилась. Скоро вот Трихрам рухнет и нас с собой прихватит — в штаб Генона… Не-ет, домой уходить, домой… Уходомо…