Книга Лестница на шкаф - Михаил Юдсон

«Люблю я звездную России снежной сказку».

Бальмонт

«Как на беленький снежок

Вышел черненький жидок».

Детская считалка

1

Илья проснулся от холода. Самодельная железная печка к утру остыла, а отопление нынче по Москве на ночь отключали. Кучи угля во дворах охраняли добровольцы из жильцов — отважно топтались в тулупах, жгли костры, стучали колотушками — отгоняли нечисть ночи, лезущую погреться. Да и днем батареи чуть теплились. Что, впрочем, внушало надежду — засыпанная снегами Свято-Беляевская Котельная пыхтит, едва пышет, но (нашими молитвами!) все ж не засыпает в сугробе. Глядишь, когда и поддаст, обогреет… Бог, конечно, есть, хотя и не всегда. Временами, высыпаниями.

Было еще безвидно. Говоря языком Книги, розоперстое Шемешко не спешило ишшо итти из яранги по насту небесному. Темно, как в мешке. А ведь у нас, между прочим, покамест малотемный бок года. Сильнотемный, однако, впереди.

Илья полежал, прислушиваясь. Привычно выло за окном — весенняя пурга пугала, разбойничала, вьюжила, швыряла снегом, заметала тропинки к подъездам. Сказано же — сделалась метель.

За стеной ворочался, скрипел циновкой сосед Рабиндранат, трудолюбивый дервиш в высоком колпаке, обычно трясущий миской для подаяний подле метро Беляево. Рано еще. Ранехонько. Но пора в школу.

Илья часто представлял себе, как неким славным утром он, умеренно дрожа, входит в класс с журналом под мышкой и учащиеся лениво встают, нехорошо переглядываясь: «Очередной отец Учитель пришел!» Как это где-то: «Гимназистки румяные в белых пелеринах стоят шпалерами». Да уж. Приветственно машут шпицрутенами!

Он откинул лохматые шкуры, которыми укрывался, спрыгнул с кровати и, ежась, пробежал босиком по неструганому полу к выключателю. Лампочка зажглась, что означало — повезло. Заслужил свет. Хотя, естественно, расслабляться не следовало — вон сосед снизу, Юмжагин, высчитал, что за последнюю четверть луны гасло зна-ачительно больше разов, нежели пальцев по норме на человечьих конечностях (ну, кто, не приведи, вблизи Котельной живет или, наоборот, под Пилорамой — тех отбрасываем). Юмжагин все записывает, узелки делает, зарубки ставит — пытается уловить закономерность. И в буран тухнет, и в затишье, и в сумерки, и на рассвете. Э-эх, мерзлота наша вечная! И трубы лопнут, и калоши сопрут — было, было все и ничего не будет нового…

Илья сунул ноги в обрезанные валенки и пошел к печке, за занавесочку, где стояло нужное ведро.

Это сосед, который за стенкой, Рабиндранат, все звал, помнится, одно время — а пойдем, сагибы, выдолбим возле подъезда общий сортир — тепло, уютно, благовоние, светильник возжжем, замочек навесим, никто посторонний не нагрянет, а у своих у каждого ключи — пользуйся, воспаряй!

Фаланстер такой! Мечтатель! Куда там. Лампочку же сразу выкрутят, замок заест в самый напряженный момент, дверь постепенно выломают, и будут на обледеневшем полу расти сортирные сталагмиты, и придется, установив поквартирную очередность, скалывать их ломом… Все это легко предугадывается.

Да и не стоит изощряться, проще надо, оккамней. Вон есть ведерко за занавеской, ну и славно. Выносить вот только… В окно бы хорошо выплескивать (тоже простое решение) — «на счастливого!», да потом греха не оберешься.

Илья приподнял край мешковины, которой было завешено слюдяное окошко, и выглянул на улицу. С высоты третьего этажа терема открывался давно знакомый вид — заснеженный двор-свалка со смерзшимися в диковинные кубы и пирамиды отходами. Возле подъезда — старый снежный идол с ведром на голове — для отпугивания мелких летающих гадов, обыкновенно роющихся на помойке и повадившихся что-то забираться в подъезд — надо полагать, гадить.

Мело, но не очень. Не завывало. Стихало постепенно.

Он снял с батареи завернутую в одеяло кастрюльку с вареными клубнями, сел на кровать и принялся завтракать, одновременно просматривая потрепанную тетрадку с Планом Урока — плодом долгих холодных вечеров, раздумий и скрипений песцовым перышком.

После еды он быстро и привычно собрал заплечный мешок (пара одеял, фляжка с компотом из снежевики, несколько клубней в тряпочке, письменные принадлежности, еще кое-какие нехитрые пожитки) и пошел в прихожую.

Там Илья, кряхтя, влез в тулуп, обязательный топор аккуратно прикрепил под мышку в веревочную петлю, снял с вешалки из песцовых рогов мохнатую шапку и нахлобучил на голову — так, чтобы хвосты с шапки свисали на спину. Зачерпнул напоследок кружкой воды со льдинками из питьевого ведра, омыл кончики пальцев, умываться не стал — на мороз идти, отодвинул засов и выбрался на лестничную площадку.

Тут все было привычно. За ночь кто-то навалил в углу, поленившись дойти до обугленной шахты давно сгоревшего лифта. Мезузу на дверном косяке снова расковыряли гвоздиком, на самой же двери тем же гвоздем было свеженацарапано: «Сивонисты Чесночные — прочь, вон отсель! И будет так…», «Здесь живет Жид».

С добрым утром, ребята!

Соседские двери, обитые шкурами и мехами, увешанные подковами, смотрели мрачновато, вроде как молчаливо гневались — живет, живет один такой, затесался.

Илья решительно поправил топор под мышкой и, натягивая на ходу толстые рукавицы, стал спускаться по лестнице. Ступеньки были по обычаю заплеваны, перила замысловато изрезаны и старательно вымазаны жиром и кровью, стены в подъезде сплошь изрисованы сценами удачной охоты и счастливого собирательства.

Вон и сам Илья изображен — взгляни и вспомни — «Группа жильцов поймала песца» (они, значит, грозно подъяв топоры, стоят на четвереньках на краю Хитрой Ловушки, а песец хрипло ревет и мечется по дну).

…Ша-а-а-рахх!!! Струя горячих помоев шваркнулась сверху в лестничный пролет, обдав Илью вонючими брызгами. Он взревел раненым песцом и мгновенно отпрянул к стене.

— Ты что же это творишь, ничтожество?! — растерянно бубнили наверху. — Ты же это аккурат кого-то того этого! Нам же потом за это, это самое…

— А ничего подобного! — бойко отвечал женский голос. — Ничего и не стряслось! Это ж наш еврейчик подъездный. Нехай…

Илья на цыпочках спустился вниз, быстренько просмотрел накарябанный на фанерке график дежурств по расчистке входа от снежных завалов (не его очередь, хорошо), перешагнул вечную неиссыхающую лужу мочи у двери в подъезд, осторожно вышиб дверь и вышел, как и предлагалось выше, вон.

2

С серого неба падал снежок. Белый пепел. Потихоньку курились трубы Котельных. По тропинкам от дома брели к метро закутанные люди, тянули детские саночки с лопатами, обернутыми в мешковину, ведрами и кошелками — выкапывать из-под снега позеленевшие клубни, собирать запорошенную ягоду, искать по сугробам съедобные коренья на варенье.