Книга Вечная мерзлота - Виктор Ремизов

На следующий день его неожиданно вызвали в Красноярск, и Сан Саныч, после ночи раздумий, решил ехать. В Туруханск шел попутный катер. Николь тоже не спала, слушала его соображения, согласно кивала и прижималась к нему. Подгладила парадную форму, собрала еды в дорогу. Перекрестила православным крестом, потом еще раз, крестом наоборот. Католическим.

– Ну ладно, – шутливо нахмурился Сан Саныч. – Береги Катьку, и каждый день телеграммы чтобы давала! Каждый день! Я, как освобожусь, сразу обратно.

Она проводила его до пристани. По реке вовсю шла шуга, Николь тревожно смотрела на Енисей и была права, катер еле дотянул до Туруханска – на плесах уже вставал лед.

На другой день к вечеру он был в Красноярске, а утром в кабинете у Макарова.

– Здравия желаю, Иван Михалыч!

– Здорово! – Макаров крепко пожал его руку, посмотрел выразительно и приложил указательный палец к губам. – Я рад, что ты забрал свое заявление! – Он опять выразительно посмотрел. – Садись, серьезный разговор есть!

Они сели за большой стол.

– В Москве очень оценили твои эксперименты по методу толкания. Проверили на практике. В масштабах государства – колоссальный экономический эффект. Метод вводят в других пароходствах и теперь собирают совещание. Министерство потребовало отправить тебя к ним в командировку, подготовь чертежи, расчеты, будешь докладывать. Завтра и вылетай, документы на твое награждение вот-вот должны быть подписаны, так что можешь дважды орденоносцем вернуться. Вопросы есть?

Макаров был привычно собран, но непривычно сух и напряжен, и по этому напряжению Белов понял, что его вопрос никак еще не решен. Они вышли в приемную, где ожидало несколько человек. Все поднялись.

– Здравствуйте! – Макаров каждому подал руку. – Одну минуту… Ольга Семеновна, – обратился к секретарше – Макаров бросал курить, – дайте, пожалуйста, одну папиросу.

Они вышли в коридор к большому окну. Макаров закурил и заговорил негромко голосом прежнего Ивана Михайловича:

– Пока удалось отбить тебя, сынок, у них на тебя зуб серьезный… а может, и на меня, – он затянулся с удовольствием. – Уезжай скорее, поработай в министерстве, там у меня товарищ – замминистра, он поможет. – Он заговорил совсем тихо: – Дела на тебя пока нет, так что езжай спокойно.

Белов с удивлением поднял глаза.

– Из надежных источников информация… – Макаров затянулся и погасил папиросу в пепельницу. – Чем дольше в Москве просидишь, тем лучше, поезжай с Богом! На меня без нужды не выходи, телефон слушают, я сам все буду знать… – он думал о чем-то, поглядывая на Белова, подошел совсем близко: – Летом был отстранен и арестован Абакумов[135], в августе министром назначен Игнатьев. Сейчас идет массовая чистка, берут руководящих работников МГБ, арестованы три заместителя Абакумова… вскрыты очень серьезные нарушения. Может, доберутся и до наших… Поэтому лучше подождать! – Иван Михалыч подал руку и направился в приемную.

Белов получил в бухгалтерии командировочные, пошел на почту и половину денег отправил Николь. Дал телеграмму:

«Лечу Москву командировку. Все хорошо. Возможна награда. Целую вас! Саша».

Хотел было сесть в ресторан, но передумал и, хоть было поздно, поехал к матери на кладбище. В сумерках добрался, едва нашел могилу. Она была прибрана. Совсем простенькая оградка с небольшим кустом рябины в углу, металлическая тумба памятника с фотографией. Кто-то из родственников… мамина сестра тетя Нина, наверное, ходит.

Сан Саныч задумался о матери, было у него когда-то какое-то детство, голодное, как и у всех, но он вспоминал о нем хорошо. Отец их бросил, и вместо него был дед. Потом началась война, речной техникум, с тринадцати лет на судах. С тех пор он от матери и отстал, не виделись толком – зимой учился на военном положении – их не отпускали в увольнительные, летом на реке. Посылал деньги, открытки к праздникам, продуктами иногда помогал, рыбу привозил, а она работала в своем колхозе. К сорок седьмому все разъехались, и она осталась одна. С фотографии на Белова смотрели спокойные мудрые глаза… Вспомнились ее руки, большие мужские руки, гладящие его голову, она вообще была крупная женщина. Не терпела вранья, вспоминал Сан Саныч, в их доме никогда не было лжи.

Красноярский аэропорт был забит народом, билетов не было никуда. Как цыгане, семьями и компаниями разлеглись люди на лавках и деревянном полу, играли в карты, пеленали и подмывали детей, закусывали, стояли в очередях. Курили под козырьком у входа, поглядывая на дождливое, обложное небо и обсуждая, когда там, наверху, сжалятся и дадут погоду. Аэропорт гудел негромким разговором, многие спали. Иногда какой-то из «таборов» начинал лихорадочно упихивать вещи по сумкам и чемоданам, бежали в сторону взлетно-посадочной полосы. Белов зашел с запиской к начальнику аэропорта – у пароходства была бронь. Через несколько часов он уже летел, разглядывая в иллюминатор облака. Самолет был самый современный, «Ил-12», он в таком еще не летал. Удобные кресла, внутри тепло и почти не слышно звука двигателей. Красиво одетые стюардессы обслуживали, как в ресторане, разносили еду, чай и кофе – на выбор, свежие газеты.

В Москве лил такой же, как и в Красноярске, противный, серый и мелкий осенний дождь. Белов встал в очередь на такси. Он не раз бывал в командировках и в столице, и в Ленинграде, и всегда любил это дело. У него и теперь была хорошая гостиница в самом центре, достаточно денег, можно было ни в чем себе не отказывать, погулять, купить новый костюм, что-нибудь нарядное Николь и Кате… Сан Саныч вспомнил про них, и настроение поползло вниз. Таксист что-то рассказывал, дождик лил по стеклам, дворники скребли. За стеклами была красивая, многоэтажная и просторная Москва. Готовилась к тридцать четвертой годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции – флаги вешали, огромные портреты вождей. Москва ему всегда нравилась. Но не теперь. Опять, как и в ермаковской больнице с фальшивым аппендицитом внизу живота, он прятался от своей судьбы. Прямо ненавидел себя и отворачивался от наряжающейся столицы. Сигарету у таксиста стрельнул.

52

Ася боялась оставлять детей одних, и они втроем целый день простояли на верхней палубе. Сначала Енисей шел узким и стремительным лесистым коридором, после Казачинского порога стало шире, пестрые осенние увалы расступились, открывая остывающие таежные просторы. Они смотрели и смотрели на завораживающую красоту сибирской тайги, на мощь реки, колеса «Марии Ульяновой» ритмично шлепали по зеленоватой глади.

Народ на палубе в основном спал под бушлатами и тулупами, но была и веселая компания с гармошкой. Молодой короткостриженый парень играл негромко, но без устали, останавливался только выпить и зажевать хлебом да прикурить махорочки. И снова играл, попыхивая вонючим синим дымом и склонив голову набок, нежно прислушиваясь к гармошке. Пепел сыпался на сапоги. Гармошка была саратовская, с колокольцами. У гармониста было хорошее лицо. Он и играл, как будто для себя, щурился куда-то вверх на чистое небо. Сева сходил послушать, вернулся.