Книга Дед - Михаил Боков

– Есть, да не про твою честь. По контракту, который суки заставили меня подписать, вся информация по работе – военная тайна. Имена, фамилии, неосторожные фразы, кокос – все. Но если очень интересно, намекну: в газете мы про этого депутата часто писали. Законотворческие инициативы и все такое. Ты не представляешь, как у меня руки чешутся устроить слив. Но, не кусай руку дающего и не бит будешь, – Соколов опрокинул в себя остатки кружки. – Сам-то как, Андрей? Где?

Ганин пожал плечами.

– Постригся. Выглядишь хорошо, – Соколов сделал догадку. – Признайся, Андрюха. Ты ведь в пиар пошел?

Ганин подумал и решил согласиться.

– Ну, да. В пиар.

– Молоток! Я всегда говорил: надо в пиар! Будущее за паблик рилейшнз. К кому тебя занесло? К нашим? Или к американцам?

– К нашим, – сказал Ганин. – Работаю в полях. С народом.

– С народом это хорошо. С народом надо дружить. А то, знаешь, тут у нас такие депутаты – вроде моего гада, – что посмотрит народ, посмотрит, да однажды возьмет вилы и пойдет брать власть в свои руки. А пиарщики любой власти нужны. Особенно если дружба уже есть. Состоялась, так сказать.

Соколов махнул рукой официантке.

– Может, водки, Андрюш? – спросил он Ганина.

– Может.

Через минуту у них на столе стояли холодный запотевший графин и две полные пивные кружки. По привычке, вынесенной со времен редакции, закуску решили не брать.

Они разлили водку по рюмкам, чокнулись, проглотили. Запили из кружек. Соколов расслабился. Развалился на стуле, покраснел. На руке у него, заметил Ганин, болтались золотые часы – по виду дорогие. На ногах были английские туфли. Костюм сидел хорошо, скрывал тучные телеса. Судя по всему, дела у бывшего коллеги, несмотря на все его жалобы, шли неплохо: приближенность к неназванному депутату приносила плоды.

Они выпили еще. Помолчали. Потом Соколов ущипнул официантку.

– Цыпа, – позвал он ее.

Официантка вскрикнула, метнула в жирдяя полный ненависти взгляд.

– Куда ты, цыпа? Садись к нам. Денежки есть.

Соколов ухмылялся, не скрывая своего удовольствия. Он вновь был на коне и занимался тем, что любил больше всего: показывал свою власть другим людям. Пришел охранник, попросил оставить официантку в покое. Иначе, сказал он, быстро вылетите вон.

Соколов обвел его мутным взглядом.

– Шли бы вы, молодой человек.

– Что? – не понял охранник.

– А то, что я… – Соколов запустил пухлую руку в карман, выудил оттуда красную книжицу и хлопнул ею об стол. – Сотрудник Государственной думы. Так что ноги в руки и скажи, чтобы принесли еще водки.

Охранник замешкался, видимо, был новичок. С пьяными государственными людьми дело имел впервые.

– Ведите себя прилично, – повторил он.

Соколов «прочитал» его неуверенность сразу. Он и в редакции проделывал подобное: ловил людей на эмоциях, как какой-нибудь экстрасенс. И, поймав раз, уже не выпускал – при случае засыпал в эти прорехи шуточки, замечания, ухмылки, раскачивал человека, как лодку в шторм.

– Я веду себя прилично, – сказал он. – А ты, похоже, не понимаешь, с кем имеешь дело.

– Запрещено прикасаться к персоналу, – сказал охранник.

– Сейчас я медленно встану, – Соколов стал подниматься, и его качнуло. – Медленно возьму телефон и медленно наберу номер. Это номер моего хорошего знакомого, человека с Лубянки. Если ты все еще будешь торчать у моего стола, когда он возьмет трубку, я скажу ему, что меня здесь обижают. Знаешь, что будет потом? Тебя увезут прямо отсюда. Увезут недалеко – всего лишь через пару улиц. Потом тебя спустят в подвал большого мрачного дома и будут пытать. Натурально пытать, как в Средние века. Потом, когда несколько дней о тебе ничего не будет слышно, забеспокоятся твои родные. Они попытаются звонить, но твой телефон будет отключен. Потом они приедут сюда. Здесь им скажут, что тебя увезли в неизвестном направлении неизвестные люди, забрав прямо посреди рабочей смены. Эта официантка, за которую ты сейчас вписываешься, будет последним человеком, который увидит тебя. Больше тебя не увидит никто. Ну? – Соколов начал набирать номер. – Сыграем в игру?

Охранник кашлянул и поправил галстук. В трубке раздались первые гудки. Их услышали все – видимо, Соколов для пущего эффекта включил громкую связь.

– Не надо больше трогать персонал, – глухо произнес охранник и отступил. Ганин видел, как удаляется, протискиваясь сквозь посетителей бара, его спина.

– И водку не забудь! – заорал ему вслед Соколов. – Оплатишь нам моральный ущерб.

Он захохотал и бухнулся обратно на стул. Ганин наблюдал за ним, потягивая из кружки. Внутри него кипела злость. Он вспомнил, как поднимал заплаканного жирдяя с пола в их последний редакционный день, как вытирал ему слезы, точно заботливая мамаша, и как волновался, не помутились ли от известия об увольнении у Соколова нервы. Сумеет ли он прийти в себя?

И вот теперь он вновь видел толстого во всей его царской красе. Того толстого, о котором успел забыть. Мерзкая желеобразная масса сидела напротив него. Масса только что поочередно унизила двух человек и искренне радовалась этому.

– Давай, Андрюх, – Соколов, румяный от только что совершенной гадости, разливал остатки из графина. – Двинем, что ли, еще по одной. Сейчас новую принесут.

Они двинули. Соколов закурил. Золотые часы зловеще блеснули.

– Ну, так что там? – спросил он. – Нету у вас в пиаре мест? Устал я от всего. От гада своего устал.

– Это ты у него научился? – спросил Ганин, кивнув в сторону, куда удалился официант.

Соколов осклабился:

– Это я всегда умел. Но тут зерна моего таланта попали на благодатную почву.

– Не боишься, что благодатная почва уйдет из-под ног, Миша?

– Боюсь, – признался Соколов. – Все боятся. Думаешь, депутат мой не боится? Еще как боится, Андрюша. Завтра новый созыв, новые люди, или просто ветер подует не в ту сторону, и все. Не будет больше красных корочек и машины с мигалкой. Лопнет пузырь, и покатимся мы все по миру. Он покатится, я покачусь вслед за ним, и все мы будем молиться, чтобы краем пройти по маховику следствия. А то ведь, знаешь, как бывает? Заведут дело и не задумаются. Депутат не депутат, а сменишь костюм на робу и поедешь на Колыму. Поэтому мораль: бери, пока есть возможность. Потому что завтра возможности уже может не быть.

– Вообще-то, Миша, я вот что хотел тебе сказать, – Ганин облокотился на стол и взглянул в пьяные соколовские глаза. – Ты только не паникуй. Дело на вас уже завели.

– В смысле? – удивился Соколов.

– В том смысле, что в кулуарах моей пиар-службы обсуждают содержимое толстой красной папки. В ней есть все про ваши похождения – твои, твоего депутата и всей вашей доблестной партии. И не сегодня-завтра к вам в офис нагрянут мои коллеги по пиару вас хлопать.