Книга В ожидании Божанглза - Оливье Бурдо

— Я целиком и полностью согласен с вами, дорогая моя Повелительница! Мы больше не можем оставлять вас в клинике, которую вы перевернули вверх дном, речь идет о душевном здоровье других пациентов! Если вы будете и дальше вовлекать их в такую бурную развеселую жизнь, мне не удастся обойти своих соперников: все эти сумасшедшие очень скоро воспрянут духом и начнут так сильно вас домогаться, что я не смогу с ними тягаться. Но проблема вот в чем: я не знаю, как убедить врачей выпустить вас отсюда и согласятся ли они прекратить ваше лечение. Нам придется измыслить какую-то особенно цветистую небылицу, особенно убедительную ложь, и если она сработает, это будет настоящий триумф! — воскликнул он, пристально вглядываясь в жерло своей трубки, как будто там и скрывалось нужное решение.

— Ну что вы такое говорите, милый Жорж! Проблема вовсе не в каком-то разрешении покинуть клинику или прервать курс лечения. И кстати, наилучшее лечение состоит не в том, чтобы жить среди психов, а в том, чтобы быть с вами! Если я сейчас же не уеду отсюда, то в один прекрасный день выпрыгну из окна или проглочу все свои лекарства разом, как тот бедняга, что жил в этой палате до меня. Но не волнуйтесь, этого не будет, я давно уже все продумала… Вы попросту должны меня выкрасть, вот и все! Мы здорово повеселимся, сами увидите! — объявила Мамочка, хлопая в ладоши радостно, как прежде.

— Выкрасть… вас? Иными словами, похитить, вы это имели в виду? — Папа закашлялся и замахал рукой, разгоняя трубочный дым, чтобы лучше разглядеть Мамочкины глаза.

— Ну да, именно так — семейный киднепинг! Я разрабатываю план уже много дней, у меня появилась масса идей, операция продумана до мелочей, она станет вашим подлинным шедевром, вы сами убедитесь, что я ничего не упустила! — заверила его Мамочка, понизив голос, как истинная заговорщица, и устремив на нас сверкающий лукавством взгляд.

— Да-да, конечно, я уверен, что вы все устроите безупречно! Не сомневаюсь, что вы нам приготовили подлинный шедевр! — прошептал Папа, который умел притворяться как никто на свете.

И его лицо разгладилось, словно он успокоился раз и навсегда, решив смириться с этой безумной затеей.

— Что ж, изложите нам ваш план! — сказал он, и его трубка пыхнула огнем, а в глазах заплясали веселые искры.

Мамочка и впрямь подготовила свой киднепинг с полным знанием дела. Во-первых, она украла в лаборатории пробирку со своей кровью от последнего анализа. Во-вторых, несколько ночей следила за охранником и установила, что в полночь он уходит из своей будки на тридцать пять минут, чтобы сделать обход здания и выкурить сигарету в бельевой. Именно в этот момент мы и должны войти — разумеется, нормально, через главный вход.

Но поскольку мамочке хотелось, чтобы все это действительно походило на романтическое похищение, следовало изобразить дело так, будто ее похитили через окно. Мы с Папой сочли эту идею вполне разумной. В самом деле, умыкнуть ее через дверь было бы слишком банально, какой же это киднепинг, — а Мамочка, даже в клинике, изолированная от реальности, больше всего на свете презирала банальности. Если бы она захотела просто покинуть клинику, то вполне могла выйти из нее в отсутствие охранника, но тогда это не было бы киднепингом и весь ее хитроумный план накрылся бы медным тазом. Так вот, она решила без пяти двенадцать ночи забрызгать кровью свои простыни, тихонько положить на пол стул, бесшумно разбить цветочную вазу, придавив ее подушкой, выбить оконное стекло со стороны улицы, обмотав руку полотенцем, чтобы приглушить звон и создать впечатление, что преступники проникли в палату именно этим путем. А мы должны были войти к ней в пять минут первого, натянув колготки на голову, и похитить ее — с ее же разрешения, — а затем спокойно выйти на цыпочках, вместе с ней, через центральную дверь.

— Да, превосходный план, моя обожаемая! И когда же вы намерены позволить нам похитить вас? — спросил Папа, глядя куда-то вдаль, видимо пытаясь яснее представить себе весь ход операции.

— Да сегодня же вечером, мои милые, зачем ждать, если все уже готово?! Разве вы не поняли, что я не случайно устроила этот банкет, — это был мой прощальный привет!

Вернувшись домой, мы с Папой несколько раз повторили весь ход операции, хотя у нас под ложечкой как-то странно посасывало. Честно говоря, нам было страшновато, но при этом мы не могли удержаться от дурацкого, бессмысленного смеха. Натянув на голову колготки, Папа стал похож бог знает на кого: нос у него свернулся на сторону, губы расплющились в лепешку, а у меня лицо вообще сделалось плоским, как у детеныша гориллы. Мамзель Негоди изумленно таращилась на нас, переводя взгляд с одного на другого и пытаясь понять, что происходит; потом она нагнула и вывернула шею, чтобы заглянуть под колготки снизу, и видно было, что она совершенно ошалела. Перед уходом Папа дал мне закурить сигарету и налил джин-тоника, сказав, что в преддверии киднепинга так делают все гангстеры. Итак, он выкурил свою трубку, я свою сигарету, а потом мы запили их нашими коктейлями, сидя на стеганом диване, не разговаривая друг с другом, не глядя друг на друга[23], чтобы лучше сконцентрироваться.

Садясь в машину, я был сам не свой: во рту у меня пересохло, в горле стояла рвота, а глаза щипало, но зато сил у меня прибавилось, и теперь мне стало ясно, зачем Папа пил джин-тоник, занимаясь спортом. Приехав на улицу, где находилась клиника, мы запарковали машину подальше от фонарей, выключили мотор и с улыбкой переглянулись, перед тем как натянуть на головы колготки. Но даже под ними я различал Папины глаза, блестевшие сквозь эту сетку почти так же ярко, как всегда. Однако в тот момент, когда мы растворили входную дверь, Папины колготки прорвались в районе носа; он было повернул их вбок, но тогда из дырки вылезло ухо. И как он их ни крутил, смеясь сдавленным нервным смехом, дыра в колготках становилась все шире, и они уже ничего не закрывали, так что пришлось ему стянуть их одной рукой на затылке и так и держать. Мы крадучись прошли мимо будки охранника, затем на цыпочках пробежали по коридору до поворота. Перед тем как свернуть, мы прижались к стене, и Папа высунул голову, чтобы проверить, свободен ли путь. Он изгибался во все стороны и так усердно крутил головой, что мне стало жутко смешно, а тут еще джин-тоник подействовал, и все это вместе взятое очень мешало мне сконцентрироваться. Кое-где на стенах плясали наши скорченные тени, и выглядели они страшновато. В тот момент, когда мы уже почти добрались до двери, ведущей на лестницу, впереди вдруг вспыхнул луч мощного фонаря, метавшийся по все стороны, и послышался звук шагов. Я стоял как парализованный, не в силах двинуться; тогда Папа схватил меня за шиворот и рывком запихнул в нишу коридора. Затаившись в полутьме, мы смотрели на охранника, который прошел мимо нас, ровно ничего не заподозрив, и в этот миг у меня в горле стоял уже не вкус предстоящей рвоты, а она сама. Я сдержался, главным образом не столько из боязни нашуметь, сколько потому что знал: если я выпущу рвоту изо рта, она все равно целиком останется в колготках, стянувших мне голову. Дождавшись, когда шаги стихнут, мы опрометью помчались вверх по лестнице, причем я, подгоняемый джин-тоником и страхом, не бежал, а прямо летел как на крыльях, прыгая через две ступеньки на третью, и на втором этаже даже обогнал Папу. Когда мы поднялись на третий, нам осталось лишь распахнуть ближайшую дверь, и мы увидели Мамочку, которая смирнехонько сидела на своей растерзанной койке посреди бардака, устроенного в палате. Она тоже натянула колготки на голову, и это, при ее пышных волосах, придавало ей сходство с большой головкой цветной капусты, окутанной паутиной.