Книга Луиза Сан-Феличе. Книга 2 - Александр Дюма

Николино окликнул его.

— Да, ваше сиятельство! — отозвался тюремщик.

— Я прошу вас закрыть за собой дверь, друг мой, — сказал Николино. — Открытые двери вызывают у пленников искушение.

Тюремщик, который знал, что бегство из замка Сант'Эльмо невозможно, если только не спуститься, как Этторе Карафа, со стены по веревке, запер камеру не столько для успокоения своей совести, сколько затем, чтобы не поступить неучтиво по отношению к герцогу.

Как только ключ повернулся в замочной скважине, со скрежетом замкнув дверь на два оборота, Николино, чувствуя себя в безопасности, разломил хлеб.

Он не ошибся. В самой середине мякиша находилась свернутая записка, приклеенная к тесту; это доказывало, что она была вложена туда, когда пекли хлеб, как и думал пленник.

Николино прислушался: никакого шума не было; он быстро развернул записку и прочитал:

«Ложитесь сегодня спать не раздеваясь. Если услышите шум между одиннадцатью и двенадцатью, оставайтесь спокойны. Знайте: это явились Ваши друзья. Будьте только готовы помочь им».

— Черт возьми! — прошептал Николино. — Хорошо, что меня предупредили. Я бы принял их за лаццарони и оттрепал как следует. Посмотрим постскриптум:

«Необходимо, чтобы завтра с рассветом французское знамя появилось над замком Сант 'Элъмо. Если наша попытка не удастся, сделайте все возможное со своей стороны. Комитет предоставляет в Ваше распоряжение пятьсот тысяч франков».

Николино разорвал записку на тысячу мельчайших частиц и рассеял их по всей камере.

Он закончил это в ту самую минуту, когда ключ в замке повернулся и на пороге появился тюремщик с бутылкой асприно.

Николино, унаследовавший от матери французские вкусы, терпеть не мог асприно; но на этот раз ему показалось, что он должен принести жертву родине. Он наполнил стакан, поднял его, провозгласил тост за здоровье коменданта и разом осушил его, прищелкнув языком с таким видом, словно только что выпил стакан шамбертена, шатолафита или бузи.

Восхищение, какое Николино внушал тюремщику, удвоилось: ведь, право же, надо обладать поистине мужеством героя, чтобы выпить, не поморщившись, стакан такого вина.

Обед оказался еще лучше, чем обычно. Николино высказал по этому поводу свою благодарность коменданту, который явился, как уже вошло у него в привычку, проведать своего пленника за кофе.

— Что ж! — ответил Роберто Бранди. — Благодарность относится не к повару, а к асприно: это оно вызвало у вас аппетит.

Николино не имел обыкновения подниматься на крепостную стену после обеда, который затягивался теперь, когда стал гораздо обильнее, до половины шестого и даже до шести вечера. Но, будучи возбужден не столько выпитым вином, как думал комендант, сколько полученной запиской, видя, что синьор Роберто Бранди в хорошем расположении духа, и не сомневаясь, что Неаполь так же интересен ночью, как и днем, Николино так упорно стал жаловаться на тяжесть в желудке и боль в голове, что комендант сам предложил ему выйти подышать воздухом.

Узник заставил себя просить; затем, чтобы не обидеть коменданта, он согласился наконец подняться с ним вместе на стену.

Неаполь вечером представлял собой такое же зрелище, что и днем, только во тьме оно казалось еще ужаснее. Грабежи и убийства совершались теперь при свете факелов, их огни метались во мраке как безумные, словно играли в какую-то фантастическую, страшную игру, придуманную смертью. Пожары продолжали пылать; яростное пламя прорывалось сквозь густой дым, стелившийся над пожарищем, и Неаполь являл сейчас ту же картину, какую наблюдал в Риме восемнадцать столетий назад Нерон.

Николино с успехом бы мог, украсив голову венком из роз и декламируя стихи Горация под аккомпанемент лиры, возомнить себя божественным императором, преемником Клавдия и сыном Агриппины и Домиция.

Но у молодого человека не возникло подобных фантазий. Он просто видел сцены убийств и пожары, небывалые со времен восстания Мазаньелло, и с яростью в сердце смотрел на пушки, бронзовые дула которых торчали вдоль крепостных стен; он говорил себе, что, будь он комендантом замка на месте Роберто Бранди, он живо заставил бы всех этих каналий искать убежища в сточных канавах, откуда они вышли.

В эту минуту чья-то рука легла ему на плечо и, словно читая в глубине его мыслей, чей-то голос спросил:

— Что сделали бы вы на моем месте?

Николино не было нужды оборачиваться, чтобы догадаться, кто произнес эти слова: он узнал голос достойного коменданта.

— Клянусь честью, я не колебался бы ни минуты! — вскричал он. — Я тотчас бы во имя человечности и цивилизации открыл огонь по всем этим убийцам!

— Ну что вы! Не зная, как к этому отнесутся или чего будет стоить мне каждый пушечный залп? В вашем возрасте вы, как французский паладин, говорите: «Поступай как велит долг — и будь что будет!»

— Это сказал рыцарь Баярд.

— Да, но в моем возрасте я, как отец семейства, говорю: «Сначала помоги себе самому». Это сказал не рыцарь Баярд. Так говорит здравый смысл.

— Или эгоизм, дорогой комендант.

— А это одно и то же, дорогой пленник.

— Чего же вы хотите, наконец?

— Да ничего не хочу. Просто стою на своем балконе — здесь мне спокойно и ничто не угрожает. Я смотрю и жду.

— Я вижу, что вы смотрите. Но не знаю, чего вы ждете.

— Того, чего ждет комендант неприступной крепости: жду, что мне сделают предложение.

Николино принял эти слова за то, чем они и были в действительности: ему предлагали вступить в переговоры.

Но помимо того, что он не имел полномочий начинать переговоры с Бранди от имени республиканцев, в записке ему предлагалось только спокойно держаться и по мере сил помогать событиям, которые должны были произойти между одиннадцатью и двенадцатью вечера.

Разве мог он быть уверен, что то, о чем он договорится с комендантом, как бы, по его мнению, это ни было выгодно для будущей Партенопейской республики, не вступит в противоречие с планами республиканцев?

Поэтому Николино молчал. Видя это, Роберто Бранди в третий или в четвертый раз обошел, насвистывая, все посты, приказав часовым усилить бдительность, начальникам постов — строгость, а артиллеристам стоять у пушек с зажженными фитилями наготове.

LXXXVII. КАК ФРАНЦУЗСКОЕ ЗНАМЯ ПОЯВИЛОСЬ НАД ЗАМКОМ САНТ'ЭЛЬМО

Николино молча слушал, как комендант громким голосом отдавал приказания, словно желая, чтобы он мог их слышать. Это усиление охраны его тревожило. Но пленнику было известно благоразумие и мужество тех, кто прислал ему записку, и он полагался на них.

Однако Николино дали понять как нельзя яснее, что знаки все растущего внимания со стороны коменданта крепости имеют единственной целью сделать ему какое-то предложение или услышать таковое от него. Такой разговор несомненно состоялся бы, если бы заключенный не вел себя сдержанно из-за полученной им записки.