Книга Луиза Сан-Феличе. Книга 2 - Александр Дюма

— Подумать только! Подобным нектаром Александр Шестой отравлял своих гостей! Должно быть, этот Борджа был большой мерзавец!

И уступая волнению, вызванному этим историческим воспоминанием, Николино уронил голову на стол и заснул.

LXXXVI. ЗАПИСКА

Мы не станем возвращаться к событиям, которые уже прошли перед нашими глазами. Скажем только, что с высоты крепостных стен замка Сант'Эльмо, благодаря превосходной зрительной трубе коменданта, Николино видел все, что происходило на улицах Неаполя. О тех событиях, что нельзя было наблюдать, комендант Роберто Бранди, ставший пленнику настоящим другом, рассказывал с добросовестностью, которая оказала бы честь префекту полиции, отдающему рапорт высшему начальству.

Со стен крепости Николино наблюдал страшное и великолепное зрелище сожжения флота, после подписания перемирия в Спаранизе следил за прибытием карет с французскими офицерами, приехавшими получить два с половиной миллиона контрибуции, и узнал на следующий день, какой монетой эти два с половиной миллиона были выплачены, наконец, стал свидетелем всех перипетий, сопровождавших отъезд главного наместника, начиная с назначения Молитерно диктатором и до публичного покаяния его и герцога Роккаромана. Все эти события, наблюдаемые издалека, казались не совсем понятными; но объяснения коменданта проливали свет на их смысл и были для Николино как бы нитью Ариадны в лабиринте политики.

Итак, вернемся к 20 января.

В этот день стало известно об окончательном срыве перемирия, последовавшем за встречей князя Молитерно с Шампионне, и о том, что в шесть часов утра французские войска двинулись на Неаполь.

Это известие привело лаццарони в ярость, и, нарушив всякую военную дисциплину, они сами выбрали себе своих предводителей — Микеле и Пальюкеллу, крича, что не желают знать других начальников; затем, присоединившись к солдатам и офицерам, вернувшимся из Ливорно с генералом Назелли, они стали стягивать пушки в Поджореале, Каподикино и Каподимонте. Другие батареи были установлены у Порта Капуана, на Мерджеллине, на площади Пинье и во всех пунктах, откуда можно было ожидать нападения французов. В тот день, когда готовились к обороне, грабежи, пожары и убийства, несмотря на все усилия Микеле и Пальюкеллы остановить их, приобрели невиданный размах.

С высоты стен замка Сант'Эльмо Николино с ужасом следил за совершавшимися преступлениями. Он удивлялся тому, что республиканцы не предпринимают никаких мер против подобных зверств, и спрашивал себя, уж не дошел ли комитет республиканцев до такого жалкого состояния, что позволил лаццарони стать хозяевами города, раз он не пытается положить предел всем этим бесчинствам.

Беспрестанные вопли неслись из разных кварталов города и поднимались до высот крепости Сант'Эльмо. Клубы дыма внезапно вырвались из скопления домов и, разносимые сирокко, густой пеленой нависли между городом и замком. Убийства, начатые на улицах, продолжались на лестницах и заканчивались на террасах дворцов — почти на расстоянии выстрела часовых. Роберто Бранди обошел все двери и потерны замка, удвоил там караул, отдав приказ стрелять по всякому, кто явится сюда, будь то лаццарони или республиканцы. Он имел, по-видимому, некие особые соображения и следовал какому-то своему тайному плану.

Королевское знамя продолжало развеваться над стенами крепости: несмотря на отъезд Фердинанда, оно не исчезало ни на минуту.

Это знамя, знак верности королю, радовало взоры лаццарони.

С подзорной трубой в руке Николино тщетно искал на улицах Неаполя своих знакомых. Было известно, что Молитерно не вернулся в Неаполь; Роккаромана скрывался; Мантонне, Скипани, Чирилло и Веласко выжидали.

В два часа пополудни произошла смена караула; в крепости часовые сменялись каждые два часа.

Николино показалось, что часовой, который находился к нему ближе других, кивнул ему.

Он не подал вида, что заметил это; но через несколько мгновений снова взглянул в его сторону.

На этот раз сомнений не оставалось. Этот знак был тем очевидней, что трое других часовых устремили взгляд кто на горизонт, в сторону Капуа, откуда ожидали французов, кто — в направлении Неаполя, который рушился под огнем и мечом, и не обращали никакого внимания на четвертого часового и пленника.

Итак, Николино беспрепятственно мог приблизиться к караульному и пройти мимо него на расстоянии шага.

— Сегодня за обедом обратите внимание на ваш хлеб, — бросил ему часовой.

Николино вздрогнул и продолжал свой путь.

Его первым чувством был страх: он подумал, что его хотят отравить. Сделав шагов двадцать, он вернулся и, снова проходя мимо часового, спросил:

— Яд?

— Нет, записка, — отвечал тот.

— А! — перевел дух Николино, сразу почувствовав облегчение.

И, отойдя на некоторое расстояние, он уже больше не смотрел в сторону часового.

Наконец-то республиканцы на что-то решились! Недостаток инициативы у mezzo ceto 8 и у знати — главный порок неаполитанцев. Насколько народ, как пыль, вздымаемая ветром, всегда готов к восстанию, настолько средний класс и аристократия трудно откликаются на революции.

При любой перемене mezzo ceto и аристократия слишком боятся потерять то, чем владеют, тогда как народ, который не владеет ничем, может только выиграть.

Было три часа пополудни. Николино обедал в четыре; следовательно, ему оставалось ждать час. Этот срок показался ему вечностью.

Наконец, он истек. Николино сосчитал все четверти и половины, которые вызванивали на трехстах церквах Неаполя.

Он спустился к себе; стол был накрыт как всегда; перед прибором лежал хлеб. Николино бросил на него беглый взгляд. Хлеб не был надломлен — вся круглая верхняя корка была гладкой и нетронутой. Если записка внутри — стало быть, ее запекли в тесте.

Николино начал думать, что предупреждение было ложным.

Он посмотрел на тюремщика, прислуживавшего ему за столом с тех самых пор, когда блюда начали становиться все изысканнее. Теперь юноша надеялся, что он даст ему знак, побуждающий разломить хлеб.

Но тюремщик оставался бесстрастным.

Николино осмотрел стол, думая найти какой-нибудь предлог отослать его. Напрасно: стол был накрыт безупречно.

— Друг мой, — сказал он тюремщику, — комендант так добр ко мне, что я не сомневаюсь: он непременно пришлет мне бутылку асприно для возбуждения аппетита, если я попрошу его об этом.

Асприно в Неаполе — то же, что сюренское в Париже.

Тюремщик вышел, пожав плечами и как бы говоря: «Что за причуда просить уксус, когда на столе лакрима кристи и монте ди прочида!»

Однако, коль скоро ему велели быть с пленником особо внимательным, он повиновался с такой поспешностью, что даже не закрыл дверь камеры.